На верхнем балконе служанка вытряхивала пыль из тряпки. Ясмотрел на нее с противоположной стороны канала. У женщины было багровое лицо,и казалось, что кожа на нем шевелится, словно покрытая тучами неких крошечныхживых существ, например муравьев. Она ни о чем не подозревала! Я положил рукина подоконник и присмотрелся внимательнее. Понятно! Я видел жизнь, кипевшуювнутри ее, работу плоти, делавшую подвижной каждую черточку ее лица.

Руки женщины производили особенно жуткое впечатление:узловатые, опухшие, каждая морщинка на них, каждая складочка была забитаподнятой метлой пылью.

Я потряс головой. Слишком велико было расстояние, чтобыстоль отчетливо видеть такие мелкие детали. В отдаленной комнате болталимальчики. Пора за работу. Пора вставать – даже в палаццо ночного властелина,который днем ничего не проверяет и никого не подгоняет. Но ведь и мальчикисейчас очень далеко от меня – так почему же я слышу их голоса?

А этот бархат? Эта драпировка из любимой ткани Мастера?Когда я ее коснулся, бархат на ощупь скорее походил на мех – я различал каждоетончайшее волокно! Я уронил ее. И отправился на поиски зеркала...

В доме их были десятки, огромных декоративных зеркал, все впричудливых рамах и обильно украшенные крошечными херувимчиками. В передней янашел высокое зеркало – оно висело в нише за покоробленными, но прекраснорасписанными дверцами – там я хранил свою одежду.

Свет из окна следовал за мной. Я увидел свое отражение. Нооказался не закипающей, разлагающейся массой, какой виделась мне та женщина. Уменя было по-детски гладкое лицо – и абсолютно белое...

– Я этого хочу! – прошептал я. Я точно знал.

– Нет, – ответил он.

Это было, уже когда он вернулся той ночью. Я произносилкакие-то напыщенные речи, бегал по комнате и кричал на него.

Он не стал вдаваться в длинные объяснения, будь томистические или научные, хотя с легкостью мог дать мне и те и другие. Он толькосказал, что я еще маленький, что нужно насладиться тем, что будет навсегдапотеряно.

Я заплакал. Я не хотел ни работать, ни рисовать, ни учиться– я отказывался что-либо делать вообще.

– Пока что ты утратил ко всему интерес, но ненадолго, –терпеливо сказал он. – Но ты удивился бы...

– Чему?

– Тому, до какой степени ты пожалел бы о том, что навсегдаисчезло, стань ты совершенным и навсегда застывшим, как я, а все человеческиеошибки оказались бы напрочь вытесненными новой, еще более ошеломительной цепьюпровалов и неудач. Не проси меня об этом, больше не проси.

Я потемнел от злости и отчаяния и готов был умереть.Забившись в угол, я ожесточенно молчал. Однако Мастер еще не закончил.

– Амадео, – сказал он глухим от печали голосом. –Молчи. Не надо слов. Ты получишь это, и достаточно скоро. Когда я решу, чтовремя пришло.

Услышав последние слова, я подбежал к нему, как маленький,кинулся ему на шею и тысячу раз поцеловал его ледяную щеку, невзирая на егонасмешливую, презрительную улыбку.

Наконец его руки застыли, как металл. Сегодня – никакихкровавых игр. Мне нужно учиться. Необходимо наверстать упущенное за день.

А он должен был встретиться с подмастерьями, вернуться ксвоим делам, к гигантскому холсту, над которым работал. Я сделал так, как онвелел.

Но задолго до наступления утра я заметил в нем перемену.Остальные давно ушли спать. Я послушно переворачивал страницы книги, когдаувидел, что он пристально смотрит на меня со своего кресла, словно зверь,словно какой-то хищник вытеснил из его души все человеческое и оставил толькоголод... Глаза Мастера остекленели, шелковые губы, внутри которых по мириадамтропинок бежала кровь, превратились в две тонкие багровые полоски...

Он поднялся как пьяный и совершенно чужой, не свойственнойему походкой направился ко мне, вызвав в душе леденящий ужас.

Его пальцы вспыхивали, сжимались, манили...

Я побежал к нему. Он поднял меня обеими руками, мягко сжал вобъятиях и уткнулся лицом мне в шею. Я почувствовал его всем телом – от кожиголовы до кончиков пальцев ног.

Куда он меня бросил, я не понял. Не то на нашу кровать, нето на поспешно собранные в кучу подушки в соседней комнате.

– Дай ее мне, – сонно попросил я и отключился, едвапочувствовав, как она потекла мне в рот...

Он сказал, что мне следует посетить бордели и узнать, чтозначит совокупляться по-настоящему, а не в играх, как мы делали с мальчиками.

В Венеции таких мест было много, дело было поставлено наширокую ногу, что позволяло получить изысканное наслаждение в самой роскошнойобстановке. Общепринято было считать, что подобного рода развлечения в глазахХриста не слишком большой грех, и молодые щеголи посещали эти заведения нетаясь.

Я знал один дом с особенно изящными и искусными женщинами –высокими, пышнотелыми, светлоглазыми красавицами с севера Европы. Некоторые изних обладали совсем светлыми, практически белыми волосами – считалось, что ониво многом отличаются от итальянок, которых мы видели каждый день. Не знаю,насколько важным такое отличие было лично для меня, так как с того момента, какпопал в Венецию, я был просто ослеплен красотой итальянских мальчиков и женщин.Венецианские девушки с лебедиными шеями, с замысловатыми взбитыми прическами, вшироких прозрачных вуалях оказались практически неотразимыми. Однако в борделеможно было встретить самых разных женщин, а суть игры заключалась в том, чтобыодолеть столько, сколько получится.

Мой господин отвел меня в это место, заплатил за меня целоесостояние в дукатах и сказал полногрудой очаровательной хозяйке, что заберет менячерез несколько дней. Дней!

Я бледнел от ревности и сгорал от любопытства, глядя, как онуходит, как неизменно царственная фигура в знакомом малиновом плаще садится вгондолу и хитро подмигивает мне, в то время как та уносит его прочь.

В результате я провел целых три дня в доме самыхсладострастных девиц Венеции – спал до полудня, сравнивал оливковую кожу сбелой, позволял себе неспешный осмотр волос в нижней части тела каждой изкрасавиц, отличая шелковистые от более жестких и вьющихся.

Я научился мелким прелестям наслаждения – например, какприятно бывает, когда в соответствующий момент тебя покусывают за грудь(слегка, причем не вампиры) или любовно подергивают за волосы под мышками. Моигениталии намазывали золотистым медом, и его тут же слизывали хихикающиеангелы...