— Пэдди, но почему она вдруг вспомнила о тебе послестольких лет? — спросила Фиа, прочитав письмо. — Она ведь не совчерашнего дня богата и одинока. И я не припомню, чтобы она хоть раз предложилапомочь нам.

— Похоже, ей стало страшно помереть водиночестве, — сказал Пэдди, пытаясь успокоить не только жену, но исебя. — Ты же видишь, что она пишет: «Я уже не молода, ты и твои сыновья —мои наследники. Я думаю, нам следует увидеться, пока я жива, и тебе поранаучиться управлять своим наследством. Я намерена сделать тебя старшим овчаром,это будет отличная практика, и твои старшие сыновья тоже могут работатьовчарами. Дрохеда станет семейным предприятием, можно будет обойтись безпосторонних».

— А она не пишет, пришлет она нам денег надорогу? — спросила Фиа.

Пэдди выпрямился. Сказал, как отрезал:

— И не подумаю у нее клянчить! Доберемся до Австралиина свои деньги; у меня кое-что отложено, хватит.

— А по-моему, ей следовало бы оплатить нашпереезд, — упрямо повторила Фиа к общему изумлению и растерянности: нечасто ей случалось перечить мужу. — С какой стати ты все здесь бросишь ипоедешь работать на нее только потому, что она тебе что-то пообещала в письме?Она прежде ни разу и пальцем не шевельнула, чтобы нам помочь, и я ей недоверяю. Я только помню: ты всегда говорил, что другой такой скряги свет невидал. В конце концов, Пэдци, ты ведь ее почти не знаешь; ты гораздо моложе ее,и она уехала в Австралию, когда ты даже еще в школу не ходил.

— По-моему, сейчас это все уже неважно, а если онаскуповата, что ж, тем больше останется нам в наследство. Нет, Фиа, мы едем вАвстралию и за дорогу заплатим сами.

Фиа больше не спорила. И по лицу ее нельзя было понять,рассердило ли ее, что муж поставил на своем.

— Ура, мы едем в Австралию! — крикнул Боб иухватил отца за плечи. Джек, Хьюги и Стюарт прыгали от восторга, а Фрэнкулыбался, заглядевшись на что-то далеко за стенами этой комнаты, видное лишьему одному. Только Фионой и Мэгги овладели сомнения и страх, и они мучительнонадеялись, что, может быть, эта затея еще сорвется, ведь им в Австралии легчене станет — их ждут те же заботы и хлопоты, только все вокруг будет чужое,непривычное.

— Джиленбоун — это где? — спросил Стюарт. Вытащилистарый географический атлас; хотя семья и жила в постоянной нужде, но на кухнепозади обеденного стола имелось несколько полок с книгами. Мальчики впились впожелтевшие от времени листы и наконец отыскали Новый Южный Уэльс. Привыкшие кмалым новозеландским расстояниям, они не догадались свериться с масштабом,указанным в левом нижнем углу карты. И, само собой, решили, что Новый ЮжныйУэльс не больше Северного острова Новой Зеландии. А в левом верхнем углу картыотыскался и Джиленбоун — пожалуй, не дальше от Сиднея, чем Уонгануи от Окленда,хотя кружки и точки — города — встречались гораздо реже, чем на карте Северногоострова.

— Это очень старый атлас, — сказал Пэдди. —Австралия вроде Америки, она растет не постепенно, а скачками. Теперь тамнаверняка стало больше городов.

На пароходе придется ехать четвертым классом, но не беда,ведь это всего три дня. Не то что долгие недели, когда перебираешься из Англиив другое полушарие. С собой можно будет взять только одежду, посуду, постельноебелье, кухонную утварь да вот эту драгоценность — книги; мебель придетсяпродать, иначе не хватит денег перевезти скромную обстановку Фиониной гостиной— ее клавесин, ковры, стулья.

— Я не допущу, чтобы ты от всего этогоотказалась, — решительно заявил жене Пэдди.

— Но разве такой расход нам по карману?

— Безусловно. А что до остальной мебели, Мэри пишет,для нас приготовят дом прежнего старшего овчара и там есть все, что нам можетпонадобиться. Я рад, что нам не придется жить с ней под одной крышей.

— Я тоже, — сказала Фиа.

Пэдди поехал в Уонгануи и взял билеты в восьмиместную каютучетвертого класса на «Уэхайне»; странно, пароход назывался так же, какближайший к ним город. Отплывал он в конце августа, и уже с начала месяца всестали понимать, что великое событие и вправду состоится. Надо было отдатьсобак, продать лошадей и двуколку, мебель погрузить на подводу старика ЭнгусаМак-Уэртера и отправить в Уонгануи на распродажу, а немногие вещи из приданогоФионы упаковать заодно с посудой, бельем, книгами и кухонной утварью.

Фрэнк застал мать возле прелестного старинного клавесина —она поглаживала чуть розоватое, в тонких прожилках дерево и задумчиво смотрелана следы позолоты, оставляющей пыльцу на кончиках пальцев.

— У тебя всегда был этот клавесин, мам? — спросилФрэнк.

— Да. Мои собственные вещи у меня не могли отнять,когда я выходила замуж. Этот клавесин, персидские ковры, кушетку и стулья в стилеЛюдовика Пятнадцатого, письменный столик эпохи регентства. Не так уж много, новсе это было мое по праву.

Печальные серые глаза ее смотрели мимо Фрэнка на стену, намаслом писанный портрет — от времени краски немного поблекли, но еще хорошоможно было разглядеть золотоволосую женщину в пышном наряде из нежныхбледно-розовых кружев — в кринолине и несметных оборках.

Фрэнк обернулся и тоже посмотрел на портрет.

— Кто она такая? — с любопытством спросилон. — Я давно хотел спросить.

— Одна знатная дама.

— Наверно, она тебе родня. Немножко на тебя похожа.

— Мы в родстве? — Фиа оторвалась от созерцанияпортрета и насмешливо посмотрела на сына. — Неужели по мне похоже, что уменя могла быть такая родственница?

— Да.

— Опомнись, у тебя каша в голове.

— Ты бы рассказала мне все как есть, мам. Фиавздохнула, закрыла клавесин, стряхнула с пальцев золотую пыльцу.

— Тут нечего рассказывать, совершенно нечего. Помоги-камне выдвинуть эти вещи на середину комнаты, папа их запакует.

Переезд оказался сущим мученьем. Еще прежде, чем «Уэхайн»вышел из Веллингтонской гавани, семью одолела морская болезнь и не отпускала доконца, пока не остались позади тысяча двести миль штормового зимнего моря.Пэдди вывел сыновей на палубу и держал их тут, хоть и хлестал ветер и поминутнообдавало пеной, и лишь когда какая-нибудь добрая душа вызывалась присмотреть заего несчастными, измученными рвотой мальчишками, спускался в каюту проведатьжену с дочерью и малыша. Фрэнк тоже томился по глотку свежего воздуха, но всеже оставался при матери и Мэгги. В тесной душной каюте воняло нефтью, онапомещалась ниже ватерлинии, близко к носу, и качка была жестокая.

После первых же часов плавания Фрэнк и Мэгги решили, чтомать умирает; врач, вызванный из первого класса встревоженным стюардом, мрачнопокачал головой.