Скоро оказалось, что Дрохеда — нечто обособленное,самодовлеющее, отрезанное от всего цивилизованного мира, и даже Джиленбоунпонемногу стал всего лишь названием, от него мало что осталось в памяти.Границы огромной усадьбы вмещали и конюшни, и кузницу, и гаражи, и множествохозяйственных построек, где хранились всяческие запасы и припасы, от провизиидо инструментов и машин; тут и псарня, собачий питомник, сложный лабиринтскотных дворов, гигантская стригальня, где могут работать сразу ни много нимало двадцать шесть стригалей, и за нею еще головоломная путаница всяческиххозяйственных дворов. Тут птичники, свинарники, коровники с помещениями длядойки, маслодельня, жилища для двадцати шести стригалей, хибарки для сезонников,еще два дома вроде отведенного семье Клири, но поменьше, для других овчаров,барак для новичков, бойня и нескончаемые штабеля дров.

Все это размещается примерно посередине круглой луговинытрех миль в поперечнике и называется «Главная усадьба». Лишь в одной точке, удома старшего овчара, это скопище разноместных построек почти вплотнуюпримыкает к лесу. Однако и между сараями, дворами и выгонами растет немалодеревьев, они дарят такую необходимую и отрадную тень; по большей части этоперечные деревья — огромные, могучие, с густой, дремотной, чудесной листвой. Аза ними, в высокой траве приусадебного выгона, лениво пасутся лошади и молочныекоровы.

По дну глубокого оврага возле дома, где поселились Клири,вяло струится мелкая, мутная неспешная речонка. Невозможно поверить рассказуотца Ральфа, будто она иногда за одну ночь поднимается на шестьдесят футов.Воду для ванной и кухни накачивают ручным насосом из этой речушки, и Фиона сМэгги не скоро привыкли мыться, мыть посуду и стирать в этой зеленовато-буройводе. На прочных деревянных опорах, похожих на буровые вышки, громоздятся шестьсолидных баков рифленого железа, и когда идет дождь, в них сбегает с крыши водадля питья — выяснилось, что ее нужно очень беречь и ни в коем случае не тратитьна стирку. Ведь никто не знает, когда опять пойдет дождь и наполнит баки.

Овец и коров поят водой из артезианского колодца — не изнеглубокого, легкодоступного пласта, но из настоящей артезианской скважины,уходящей на глубину больше трех тысяч футов. Вода эта бьет ключом из трубы утак называемого водоема и по узеньким канавкам, окаймленным ядовито-зеленойтравой, разбегается во все загоны, сколько их есть в имении. Это дренажныеканавы, и вода в них, насыщенная серой и минеральными солями, для людей негодится.

Поначалу всех Клири ошеломили здешние расстояния: в Дрохеденасчитывается двести пятьдесят тысяч акров. Самая длинная граница имениятянется на восемьдесят миль. От Джиленбоуна до дома Мэри Карсон сорок миль идвадцать семь ворот, — и никакого другого жилья не сыщешь ближе чем за стошесть миль. К востоку владения Мэри Карсон сужаются клином, и границей имслужит Баруон — так местные жители называют реку Дарлинг в северном еетечении, — этот огромный мутный поток тянется на тысячу миль и под конецсливается с Мурреем и впадает в Индийский океан за полторы тысячи миль, насамом юге Австралии. Джиленкрик, речка в ущелье возле теперешнего жилища Клири,впадает в Баруон за две мили от Главной усадьбы.

Падрику и мальчикам сразу полюбились новые места. Случалось,они целые дни проводили в седле, за много миль от дома, и ночевали под открытымнебом, таким глубоким, таким звездным, что под ним словно и сам приобщаешься кбогу.

На бурой, непривычного цвета земле кишмя кишит жизнь. Междеревьями проносятся огромными прыжками тысячные стада кенгуру, шутяперемахивают через изгороди, и нельзя налюбоваться ими, такими легкими вдвижениях, такими свободными; на равнинах, в высокой траве, гнездятся эму —шагают, точно гиганты часовые, вокруг своих жилищ, но пугаются всего непривычногои убегают быстрей любого коня прочь от своих темно-зеленых яиц величиною сфутбольный мяч; термиты возводят башни цвета ржавчины, подобные крохотнымнебоскребам; свирепые кусачие муравьи-великаны темными потоками вливаются впохожие на кратеры отверстия в почве.

А птицам всех видов и пород и вовсе нет числа, и живут онине поодиночке и не парами, но многотысячными стаями: крохотные желто-зеленыепопугайчики (Фиа называет их неразлучниками), и небольшие ярко-красные сголубым, и крупные светло-серые попугаи гала с яркой лилово-розовой грудью итакой же головой и под крыльями, и огромные какаду, белоснежные, с вызывающимярко-желтым хохолком. Порхают и кружат в воздухе крохотные прелестные зяблики,и воробьи, и скворцы, хохочут и весело хихикают крепкие коричневыезимородки-кукабурра и с разлету подхватывают с земли змей — свое излюбленноелакомство. Во всех этих птицах есть что-то почти человеческое, бесстрашные, онисотнями сидят в ветвях, поглядывая вокруг быстрыми смышлеными глазами, трещат,болтают, смеются, подражают всем голосам и звукам на свете.

Страхолюдные ящерицы длиною в пять — шесть футов топают поземле, а потом легкий прыжок — и они уже высоко на дереве; и внизу, и в вышинеони чувствуют себя как дома; это гоанны. Водится тут и множество других ящериц,помельче, но подчас не менее страшных с виду; одни, точно динозавры, красуютсяв ожерельях колючих роговых наростов, другие дразнятся толстыми ярко-синимиязыками. Змеям самых разных пород и обличий поистине счету нет, и скоровыяснилось, что самые большие и грозные на взгляд обычно наименее опасны, акороткая толстая змейка не длиннее фута может оказаться смертельно ядовитойгадюкой; тут есть и ковровые питоны, медянки, древесные змеи, и черные,краснобрюхие и коричневые, и несущие верную смерть тигровые змеи.

А насекомые! Кузнечики, сверчки, саранча, пчелы, мухи всехвидов и размеров, цикады, москиты, стрекозы, огромные мотыльки и всевозможныебабочки! Ужасны пауки — огромные, мохнатые, с лапами длиною в несколько дюймов,и обманчиво маленькие ядовитые черные твари, которые прячутся в отхожем месте;иные живут в огромной круглой, точно колесо, сети, натянутой меж деревьев,другие качаются в тончайшей густого плетения паутинной колыбели, подвешенной ктравинкам, третьи зарываются в земляные норы и захлопывают за собой дверку.

Хватает и хищников: дикие кабаны, черные волосатые зверюгиростом с корову, плотоядные, свирепые, ничего на свете не боятся; дикие собакидинго шныряют, крадучись, чуть ли не ползком, и сливаются цветом с травой; стаиворонья уныло каркают, облепляя белесые скелеты иссохших мертвых деревьев;недвижно парят в вышине ястребы и орлы.

От многих хищников надо оберегать коров и овец, особенно вту пору, когда появляется потомство. Кенгуру и кролики поедают драгоценнуютраву; кабаны и динго пожирают ягнят, телят, заболевших животных; воронывыклевывают им глаза. Молодым Клири пришлось научиться стрелять, и они сталиездить с ружьями — порой надо покончить с мучениями раненого животного, поройслучается подстрелить кабана или динго.

Вот это жизнь! — с восторгом думали мальчики. Никто изних не тосковал о Новой Зеландии; мошкара липла к уголкам глаз, забивалась вноздри, в рот, в уши, но они научились отпугивать ее, переняв чисто австралийскуюуловку — подвесили к полям шляп куски пробки на бечевках. Чтобы ползучаянасекомая мелочь не забиралась снизу в их мешковатые штаны, они перевязывалиштанины ниже колен ремешками из кенгуровой кожи, назывались эти штуки смешно —тетивашки, но без них было не обойтись. Да, вот она, настоящая жизнь, не то чтопресная скука Новой Зеландии!