Вошел Пэдди, принес Фионе чашку горячего чая, и она отложиласытого сонного Хэла на скамью.

— Где мы стоим? — спросила она.

— Это место называется Верхняя долина. Буфетчицасказала, тут нам прицепят второй паровоз, иначе не одолеть подъем до Литгоу.

— А я успею выпить этот чай?

— Есть еще пятнадцать минут. Фрэнк сейчас принесет тебесандвичи, а я пригляжу, чтобы все мальчики поели. В следующий раз можно будетпоесть только поздно вечером на станции Блэйни.

Мэгги выпила пополам с матерью горячий сладкий чай и наспехпроглотила кусок хлеба с маслом, который принес Фрэнк, ею вдруг овладелонестерпимое волнение. Фрэнк уложил ее на длинной скамье в ногах у маленькогоХэла, укутал пледом, потом так же старательно укрыл Фиону, которая вытянуласьна скамье напротив. Стюарта и Хьюги уложили на полу между скамьями, но Пэддисказал жене, что Боба, Фрэнка и Джека уведет в купе немного дальше по коридору,потолкует с едущими там стригалями и там же все они переночуют. В поездеоказалось куда приятней, чем на пароходе, слышно было, как свистит ветер втелеграфных проводах, под размеренное пыхтенье двух паровозов постукивалистальные колеса, а иногда злобно взвизгивали на крутых поворотах, словновот-вот соскользнут с рельс и отчаянно стараются удержаться; Мэгги уснула.

Утром они застыли у окна, испуганные, встревоженные —никогда они не думали, что такое возможно на одной планете с Новой Зеландией.Правда, и тут расстилалась холмистая равнина, но ничто, ничто больше ненапоминало о родных краях. Все какое-то бурое и серое, даже деревья! Подослепительным солнцем уже изжелта серебрилась озимая пшеница, зыбились иклонились на ветру колосья, лишь кое-где среди нескончаемых полей вставаларощица высоких тощих деревьев с голубоватой листвой или чахлая поросль пропыленныхсерых кустиков.

Фиона смотрела на эту картину со стоическим спокойствием, неменяясь в лице, но бедная Мэгги чуть не плакала. Что за ужас эта пустыня, ниединой живой изгороди, ни пятнышка зелени…

Солнце поднималось все выше, и холод ночи сменился палящимзноем, а поезд с грохотом несся все дальше и дальше, лишь изредкаостанавливаясь в каком-нибудь крохотном городишке, где полно было велосипедов иконных повозок, но почти не было заметно автомобилей. Пэдди открыл, наскольковозможно, оба окна, хотя в них и летела и все покрывала сажа; они задыхались отжары, потели в плотной одежде, рассчитанной на новозеландскую зиму, кожазудела. Казалось, только в аду может стоять зимой такая жара.

В Джиленбоун приехали уже на закате, это оказалось престранноеместо — горсточка ветхих деревянных домов и построек из рифленого железа, всегоодна широкая улица, пыльная, унылая, нигде ни дерева. Заходящее солнце мазнулопо всему этому золотой кистью и на миг облагородило, но приезжие еще не сошли сперрона, а позолота уже померкла. И опять перед ними зауряднейший поселок вдальней дали, на глухой безвестной окраине — последний очаг цивилизации насамом краю плодородных земель; чуть западней раскинулось на две тысячи мильбезлюдье, безводная пустыня Невер-Невер, где никогда не бывает дождя.

Возле станции стоял великолепный черный автомобиль, и,преспокойно шагая по толстому слою пыли, к семейству Клири приближалсякатолический священник. В своей длинной сутане он словно вышел из прошлого, и,казалось, не переступает ногами, как все люди, но плывет по воздуху, точносновидение; пыль вздымалась и клубилась вокруг него и алела в последних лучахзаката.

— Здравствуйте, я пастырь здешнего прихода деБрикассар, — сказал он Пэдди и протянул руку. — Вы, очевидно, братМэри; вы с ней похожи как две капли воды. — Он обернулся к Фионе, поднесее слабую руку к губам, в улыбке его было неподдельное удивление: отец Ральф спервого взгляда умел отличить женщину благородного происхождения. — О, давы красавица! — сказал он, словно такой комплимент в устах священниказвучит как нельзя естественней; потом глаза его обратились на тесную кучкусыновей Клири. Мгновение он озадаченно смотрел на Фрэнка с малышом на руках,потом оглядел одного за другим мальчиков, от старших к младшим. Позади них, наотшибе, стояла Мэгги и смотрела на него, приоткрыв рот, будто на самого ГосподаБога. Словно не замечая, что пачкает в пыли тонкую шелковую сутану, отец Ральфпрошел мимо мальчиков, присел на корточки перед Мэгги и взял ее за плечи, руки унего были крепкие, добрые и ласковые.

— Ну, а ты кто такая? — спросил он с улыбкой.

— Мэгги, — ответила она.

— Ее зовут Мэгенн, — сердито буркнул Фрэнк, онсразу возненавидел этого на удивление рослого статного красавца.

— Мэгенн — мое любимое имя. — Отец де Брикассарвыпрямился, но руку Мэгги не выпустил. — Вам лучше сегодня переночевать уменя, — сказал он, ведя Мэгги к машине. — Завтра утром я отвезу вас вДрохеду; это слишком далеко, а вы только-только с поезда.

Помимо гостиницы «Империал» в Джиленбоуне из кирпичапостроены были католическая церковь и при ней школа, монастырь и домсвященника; даже большая городская школа скромно размещалась в дощатых стенах.С наступлением сумерек вдруг резко похолодало; но тут, в гостиной, жарко пылалив огромном камине поленья и откуда-то из глубины дома тянуло вкуснейшимизапахами. Экономка, сморщенная, сухонькая, на диво живая и проворная шотландка,развела всех по комнатам, ни на минуту при этом не умолкая.

Семейство Клири, привыкшее к холодной неприступности уэхайнскихпастырей, никак не могло освоиться с веселым, непринужденным добродушием отцаРальфа. Один Пэдди сразу оттаял, он еще не забыл дружелюбных священнослужителейродного Голуэя, которые не чуждались своей паствы. Остальные за едой осторожнопомалкивали и после ужина поспешили улизнуть наверх. Пэдди нехотя последовал заними. Он-то в своей католической вере обретал тепло и утешение; но остальныхчленов семьи она только держала в страхе и покорности: поступай, как велено, нето будешь проклят вовеки.

Когда они ушли, отец Ральф откинулся в своем излюбленномкресле; он покуривал, смотрел в огонь и улыбался. Перед его мысленным взоромснова проходили один за другим все Клири, какими он увидел их в первые минутына станции. Глава семьи, удивительно похожий на Мэри, но согнутый тяжелымтрудом и, в отличие от сестры, по природе явно не злой; его красивая измученнаяжена, — ей впору бы выйти из элегантной коляски, которую примчала парабелых лошадей; хмурый Фрэнк, у него черные волосы и глаза черные… глаза —черные! Другие сыновья все в отца, только младший, Стюарт, очень похож на мать,вот кто будет красив, когда вырастет; что получится из младенца, поканеизвестно; и, наконец, Мэгти. Премилая, очаровательная девчурка; волосы такогоцвета, что не передать словами — не медно-рыжие и не золотые, какой-торедкостный сплав того и другого. И как она подняла на него серебристо-серыеглаза, изумительно чистые, сияющие, точно растаявшие жемчужины. Отец Ральфпожал плечами, бросил окурок в камин и поднялся. Видно, он стареет, вот иразыгрывается воображение; растаявшие жемчужины, не угодно ли! Вот у него,наверно, глаза сдают от вечной пыли и песка.