Он улыбнулся, протянул руку, Карл ответил на рукопожатие испокойно уселся напротив. Инга, холодно сверкнув глазами, ушла в другой конецзала. Остальные, поднявшись наконец на ноги, понуро побрели за ней.

– Я давно присматриваюсь к тебе, Карл, – тихо и задумчивопроизнес Бруно, когда они остались вдвоем, – ты хороший парень, умный, крепкий.Мне нравится все, что ты говоришь. Ну, почти все. Но дело даже не в том, ч т оты говоришь, а в том, к а к. Тебя слушают, тебе верят. Это главное. Нам нужнытакие ребята, как ты.

– Кому это вам? – мрачно поинтересовался Карл.

– Немцам. Сильным, честным немцам, патриотам Германии, –улыбнулся Бруно, – представь, такие еще остались.

– Где это, интересно?

– А ты подумай. Ты же умный, вот и подумай.

– Вы из полиции?

– Почти угадал.

Хозяин принес две чашки кофе и тут же удалился.

– Штази? – еле слышно спросил Карл.

– Молодец, – кивнул Бруно, – я не сомневаюсь, мы не простодоговоримся с тобой, Карл. Мы подружимся.

– А конкретней можно? – Карл сидел, насупившись и старалсяне смотреть Бруно в глаза. – Если вы хотите, чтобы я…

– Нет, – Бруно весело рассмеялся, – тебя никто не собираетсявербовать в стукачи. Это не твое призвание. Мы практикуем индивидуальный подходк людям, особенно к молодежи. Сотрудничество у нас будет долгим и серьезным.Твой дедушка Фриц когда-то служил в абвере, но в конце войны стал работать нарусских. На самом деле он был не двойным, а тройным агентом. Внутри абверасуществовала тайная структура, связанная с теми силами в СС, которые еще всорок втором поняли, что интересы фюрера и интересы великой немецкой нациинеобязательно совпадают. Вожди приходят и уходят, нация остается. У нас будетеще много времени и много разговоров, но важно, чтобы ты понял главное. Тыстанешь продолжать то, что делал твой дедушка Фриц. Я даже не спрашиваю,согласен ли ты. Вижу по глазам, что согласен.

Пустыня Негев (Израиль), январь 1998 года

Натан Ефимович Бренер чувствовал себя настолько скверно, чтодаже глаза не хотел открывать. Он не ожидал увидеть ничего хорошего. Во ртупересохло, ломило все мышцы и кости. Он понял, что лежит в неестественной,неудобной позе, на чем-то жестком.

Пахло свалявшимся войлоком, горячей пылью и верблюжьеймочой. Где-то совсем близко блеяли овцы. Бренер облизал пересохшие губы и оченьмедленно открыл глаза. Взгляд его уперся в брезентовый рваный потолок. Сквозьмелкие прорехи в ткани сочился ярко-розовый свет. Похоже, закат. Солнце садитсяоколо четырех. Значит, прошло не меньше суток? И все это время он был безсознания?

Бренер попытался повернуть голову. Каждое движение причинялоноющую боль. Он сумел разглядеть стены, если можно назвать стенами кускифанеры, кое-как скрепленные проволокой. На полу были навалены полосатые грязныециновки.

«Бедуины, – подумал Бренер, – как же я попал к ним?»

Превозмогая боль, он попробовал сесть и обнаружил, что рукиу него связаны. Вот почему так ноет тело. Он вспомнил убитого охранника исущество с рифленым хоботом, которое принял за инопланетянина.

– Попить бы кто принес, – громко проговорил профессорпо-русски, не надеясь, что кто-нибудь его услышит и поймет.

Но услышали и поняли. Через минуту в палатку, пригнувшись,вошла женщина в длинной бедуинской одежде. Лицо ее было почти полностью закрыточерным платком. В руке она держала бутылку минеральной воды, на которую сверхубыл надет пластиковый стакан.

– Как вы себя чувствуете, профессор? – спросила онапо-английски с сильным немецким акцентом.

– Прекрасно, – усмехнулся Бренер, – развяжите мне руки,иначе их скоро придется ампутировать.

– Очень сожалею, – ответила женщина, – но я не имею прававас развязывать.

Она поднесла к его губам полный пластиковый стакан. Бренержадно, залпом выпил всю воду, судорожно сглотнул и попросил еще. Женщина опятьнаполнила стакан. Он заметил, что глаза у нее светло-голубые, руки белые,ухоженные, с аккуратным маникюром.

– Что за маскарад, фрейлейн, и почему вы не имеете праваменя развязать, мать вашу?

Вопрос он задал по-немецки, но последние слова произнеспо-русски, добавив еще пару смачных матерных выражений.

– Вы хотите что-нибудь поесть? – спокойно осведомилась она,тоже переходя на немецкий.

– Черной икры, французских трюфелей, запеченных в сливках, вгоршочке, а также авокадо с креветками. И не забудьте персиковое мороженое надесерт. Но перед этим я бы хотел принять душ. И еще – мне надо в туалет.

Женщина молча кивнула, помогла ему подняться, придерживая залокоть, вывела из палатки. Вокруг была пустыня Негев. Даже ярко-розовые лучизаходящего солнца не красили мертвый ландшафт. Серый, с бурым отливом песок,спрессованный в бесформенные глыбы. Несколько бедуинских палаток. Безобразныепомоечные шалаши, наспех собранные из фанерных ящиков, обтянутых дранымбрезентом. Пара верблюдов с ковровыми седлами, десяток овец вдалеке, на холме.Полная низенькая женщина в черной хламиде, с закрытым лицом, развешивалакакое-то тряпье на веревке, натянутой между косыми столбами. У одной из палатокпятеро мужчин в бедуинских одеждах сидели в непринужденных позах, курили и очем-то негромко, лениво переговаривались по-арабски. Приглядевшись, профессорзаметил, что все пятеро вооружены.

Натан Ефимович еле держался на ногах. Голова кружилась, ворту был мерзкий металлический привкус. Он чувствовал тошнотворную, дрожащуюслабость во всем теле. Они отошли довольно далеко от лагеря, за невысокий холм.

– Что вы мне кололи? – спросил он.

– Барбамил.

– О господи… Сколько?

– Вам было сделано четыре инъекции по десять миллиграммпятипроцентного раствора. Вы проспали сутки. У вас был нормальный пульс. Неволнуйтесь, профессор, у меня среднее медицинское образование. Я держала васпод контролем.

– Ах ты засранка, – пробормотал Бренер по-русски, – сопляголубоглазая! Под контролем она меня держала! Образование у нее! Может, вывсе-таки развяжете мне руки? Или сами будете расстегивать мне штаны, а,фрейлейн? – спросил он по-немецки.

Она молча развязала веревку и откуда-то из складок своегобедуинского тряпья извлекла пистолет.

– Фрейлейн, вы идиотка, – тихо сказал профессор, глядя вясные, молодые, очень красивые и совершенно ледяные глаза, – ну как я могуубежать? Здесь пустыня.