вариантах, колье разной величины и размера. Одна коробка была закрыта…

Пашка без колебаний выбрал серьги, фасон которых любила Света. Колье он выбрал тоже сразу, едва только взглянув. Но сердце его ныло, он колебался, сомневался в своей затее. Пашка смотрел на эту роскошь и вспоминал Валентину. Внутри него происходила сумятица. Там бушевали противоречия. С одной стороны, он радовался, что преподнесёт Свете такой роскошный подарок, с другой, он словно её предавал…

Халил заметил его замешательство, оценил это по-своему и что-то тихо пробормотал хозяину магазина. Из такого же тихого короткого ответа, по отдельным словам, Пашка понял: «Я дорого с него не возьму. Тебе не будет за меня стыдно, брат!»

Наконец подал голос Джафар, о присутствии которого все давно забыли. Он сказал в адрес Пашки несколько фраз по-мужски твёрдо, как не говорил до того ни разу. Огаб с его другом оторопели и с уважением посмотрели на парня.

– Что он сказал? – Пашка обратился именно к ним.

– Он изрёк мудрые вещи! Перевожу дословно: «Учитель! Позволь мне не быть тебе должным! Не унижай меня, прими от меня мою благодарность!» У Джафара есть свои деньги, он за всё заплатит. Это – Восток, Павел! Не обижайте его отказом! Он – мужчина!.. – Ювелир открыл ещё одну коробку. В ней покоился браслет из тёмных камней со светящимся перекрестием. У Пашки перехватило дыхание – красота-а!..

– Восточная мудрость гласит: «Правая рука украшена правдой, левая – нуждается в украшениях». Это вам, Паша, для вашей женщины – подарок от меня! – Аллахверди протянул коробку с браслетом и улыбнулся во всю земную ширь.

Пашка в замешательстве только развёл руками. Его поразила щедрость этих людей. Он, растроганный, по-восточному прижал правую руку к своему сердцу и покачал головой. На прощание, пожимая всем руки, Алик изрёк:

– Дружба между людьми – великая вещь! Не то, что вещи земные…

Глава девятнадцатая

Мошкара водила хороводы вокруг абажуров, висевших невысоко над головами. Кружилась в боевом сражении за место под искусственным солнцем, стучась в стекло ламп и розовый пластик вычурных плафонов.

В прохладном покое вечера под полосатым навесом роскошного трейлера хозяина цирка восседали в шезлонгах сам Халил Огаб, его сын Эбрагим, Джафар и Пашка в статусе почётного гостя. Дочь Огаба то появлялась, то исчезала, словно тень, принося свежезаваренный чай, кусочки сахара и сладости. На столе стояли фрукты и чистая вода. Где-то звучала тихая заунывная музыка. Беседа текла неторопливо, как и положено на Востоке. Сначала обсудили цирковые дела, потом как-то незаметно подошли к вопросам философии и политики. Споров не возникало ни по одному из перечисленных пунктов, потому что конкретного понимания друг друга из-за языкового барьера не было и все согласно кивали. Хотя чаще в жизни бывает, что люди вроде и говорят на одном языке, а понимания нет…

По периметру циркового двора у своих передвижных вагончиков сидели небольшие компании артистов, каждая со своими беседами, воспоминаниями, планами и мечтами. Вдруг тишину вечера нарушили китайцы, которые заспорили, заголосили резкими фразами, срываясь то на визгливое сопрано, то уходя в басы. Видимо, спорили, кто из них круче…

Халил гаркнул в их сторону. Тех как ветром сдуло. Они мгновенно перебрались в вагончик, где доругивались уже шёпотом.

– Лучше бы на манеже так! А то ни рыба ни мясо! Китайцы, называется. Ни стойки тебе толком, ни прыжка! Самодеятельность!.. Хитрые! Видео прислали на одних, а приехали совсем другие. Ну, я им устрою в конце парад-алле!.. – Приблизительно так, в вольном переводе, звучала обвинительная речь Огаба в адрес Поднебесной…

Кое-как вечер снова вошёл в своё прежнее течение. Разговоры велись неторопливые, немногословные, ленивые.

Халил ожил, когда коснулись вопросов литературы, в частности поэзии древней Персии. Он разволновался, заёрзал в хлипком шезлонге, который жалобно заскрипел, готовый в любую минуту жертвенно отдать Аллаху свою деревянно-парусиновую душу.

Пашка сходил за сборником Хафиза Ширази, подаренным куратором. Открыл наугад страницу и прочитал несколько стихотворений. Халил мечтательно прикрыл глаза, вслушиваясь в музыку русских слов и рулады Пашкиного голоса. Тот читать умел, ничего не скажешь! Чувствовал строки Великих стихослагателей Востока даже в русском переводе. Огаб открыл глаза, в свою очередь, сходил к себе в трейлер, принёс свой сборник и какую-то толстую тетрадь. Стал читать, плавно дирижируя сам себе одной рукой в ритм льющихся строк. Пашка с упоением погрузился в чарующие звуки фарси. Так они читали, предлагая, как алаверды, очередь один другому.

Халил попросил у Пашки его сборник. Повертел в руках и так и сяк. Перевернул кверху ногами – всё равно строки смотрелись каким-то странным частоколом, загадочными иероглифами Кирилла и Мефодия, учителей словенских. Халил пожал плечами. Протянул свою книгу Пашке. Довольный улыбнулся: «Ну как?..» На его страницах красивой восточной вязью одна строка перетекала в другую. «К тому же читать надо справа налево, не то, что у вас!» Пашка, отметая спор, деликатно кивнул. Почему-то вспомнился Израиль и конкретный случай там с автомобильным знаком «STOP». На вопрос, почему вместо принятого во всём мире знака с известной надписью у них изображена открытая ладонь, местные пояснили, что многие тут автоматически читают справа налево. В результате получается скабрёзность, попросту – мат!.. Вот тебе и справа-налево, слева-направо! Лучше бы всем вместе – прямо!..

Посидели, помолчали, опрокинули ещё по парочке камарбариков с душистым шафрановым чаем.

Пашка в мечтах улетел в Россию к Свете, Захарычу, к Веньке… Неожиданно затосковал. Сердце без спросу сжалось. Его «терпелка» была на пределе. Домой хотелось, как никогда! Он впервые почувствовал всю тяжесть ностальгии… Сами собой из уст полились стихи уже его сочинения, написанные когда-то в Ленинграде, сразу после развода с Валентиной…

Засосёт суета, событий скука,

Полоснёт висок тоска-осока-сука…

Тамбур куревом дыхнёт прямо в душу.

До утра покой купе не нарушу.

В зазеркалье снов моих вновь вернусь,

В простынь белую ночей обернусь.

На Смоленку вдоль Невы ведёт дорога.

Мати-Ксеньюшка, прости, ради Бога…

Птиц осенних не вернёшь из далёка

И Ростральных не зажжёшь позже срока.

В дыры проходных дворов ворвётся ветер,

Сгоревших дней далёких тех закружит пепел…

По выражению Пашкиного лица, по хрипловатой интонации его голоса Халил понял, что стихи эти не простые и очень даже личные. После долгой паузы он спросил, чьи это сочинения?

– Мои, уважаемый друг, Халил, мои…

Разговор вошёл в стадию доверительности, распахнутых человеческих душ, их самых интимных, потаённых уголков. Халил открыл свою тетрадь. Начал читать