короткие строки собственного сочинения. Читал, судя по всему, плохо, волнуясь, запинаясь, неожиданно краснея потным лицом. Пашка понимал лишь отдельные слова. В основном всё было связано с неразделённой любовью. По ритмике и созвучию всё это здорово напоминало и Низами, и Фирдоуси, и достопочтимого Гияс ад-Дин Абуль Фатх Омар ибн Ибрахим Хайяма, и прочих персидских творителей виршей. По ироничному выражению глаз, которые Эбрагим то и дело прятал, можно было прочитать: «Блажит папашка…»

Пашке все эти посиделки неожиданно надоели, он искал способ уйти и поскорее остаться одному в душных стенах своего вагончика. Сердце было не спокойно. Ещё острее захотелось домой. Там скоро начнётся осень. Его любимая пора. Их со Светой. И Валентиной…

Кружится в медленном танце

Время, которое лечит.

Падают старые листья –

Жёлтые ноты оркестра.

Вечность подвластна кисти

Лишь одного Маэстро.

Халил вдруг попросил на русском языке:

– Пожалуйста! Ещё!..

Пашка даже не сразу сообразил, что слышит родную речь. Вдумываться сейчас во что-то ему не хотелось никак – всё бунтовало! Хотелось сесть в самолёт и немедленно улететь туда, где его ждут самые близкие люди на свете…

Опять мне на заре не спится –

Рву страницы…

Ночи долгие мои мудры.

Глаза трезвы.

За окном линяет клён –

Вчерашний сон.

Жжёт нетерпеливая строка –

Бурлит река.

Катится летами лето в Лету, –

Зачем всё Это?..

В осень клонится земная ось,

Как ржавый гвоздь.

Опять мне на заре не спится…

Эх, мне б не спиться…

Пашкин голос совсем охрип. Все молчали. Он огляделся… Халил! Этот человек-гора, высеченный из бетона и железа, которого на каждом представлении на потеху публики переезжал грузовик… плакал…

– Спасибо… – прошептал он на русском безо всякого акцента. Эбрагим глянул на отца, скривил губы и отвернулся. Джафар тоже незаметно ухмылялся. Пашка вздохнул. «Да-а… Мало кому дано понять трепетную душу поэта…»

Халил протянул Пашке свою заветную тетрадь и ручку, показал, мол, черкни на память пару строк. Пашка нашёл чистый лист и слева направо, на родном русском написал: «Не верь им всем, мой друг Халиль, в тебе растёт Муса Джалиль!» Широко расписался, поставив дату от рождества Христова.

Пашка глотнул остывший чай, поставил недопитый хрустальный стаканчик на поднос, встал с шезлонга, попытался улыбнуться. Вышло как-то вяло и неестественно.

– Пойду-ка я, друзья мои, подобру-поздорову спать, пока я тут с вами окончательно не спился! Завтра опять рано вставать… – Пашка сказал это на русском, даже не утруждая себя какими-либо попытками перевода. Он сердечно поблагодарил хозяев за гостеприимство и ответил на их недоумённые взгляды двумя словами: «Тумору рехёрсал!»…

Глава двадцатая

Не спалось. Было душно. Тревожно. Кровать сегодня казалась ещё неуютней, чем обычно. Как зарубежные цирковые всю жизнь проводят в этих мышеловках, называемых трейлерами? Они, конечно, все разные – от простеньких «людовозов» до роскошных, многокомнатных, с ваннами, каминами, спутниковыми антеннами и прочей напиханной под завязку машинерией. Всё это, безусловно, вызывает чувство комфорта, но…

Внутри Пашки комфорта как раз и не было. Было муторно, беспокойно и невероятно тоскливо. Сегодняшний вечер в компании семейства Огабов разбередил душу так, что не уснуть. Он, привыкший к постоянной смене мест, вдруг затосковал по своей тайной мечте – постройке большого, светлого дома на месте его лачуги в Воронеже, где ещё останется пара соток земли для фруктовых деревьев. Там будут обитать его Света, Захарыч, Венька, Варька. Там будет царить главное – Любовь!.. Плевать, что сейчас они имеют всего лишь цирковые гостиницы для скитальцев. Неважно, что номера, в которых проживают настоящие звёзды манежа, подчас не подпадают под категорию даже одной звезды. Главное, что они уже сейчас дорожат друг другом. Живут чувствами. Любят! Для остального нужно всего лишь время…

Он открыл дверь вагончика, сел на ступеньки. Цирк спал. Красно-белый шапито огромной летающей тарелкой стремился в небо, да всё не решался взлететь. Крупные звёзды, перебивающие засветку города, лениво взирали на землян. Тишина была звенящей… Звенели, не умолкая, цикады. Они радовались жизни, пели!.. «Хоть кому-то радостно…» Так захотелось по Млечному Пути пошагать в сторону дома…

Сердце сжалось. Ночь будет бессонной – это понятно. Последнее время Пашка часто задавал себе один и тот же вопрос: для чего он живёт, живёт ли вообще? Да, он дышит. Да, он о чём-то мечтает. Да, он любит Свету. Но что-то в этой жизни зашло в тупик, из которого он не видел выхода. Может это и есть кризис среднего возраста, о котором так много говорят?..

Рука сама потянулась к блокноту. Он вернулся в вагончик, написал первые строки. Задумался. Полумрак в трейлере вдруг озарился каким-то странным светом. Образы замелькали, завращались вокруг Пашки. Они скручивались спиралью, впивались в плоть, проникали в сознание. Из них, как из созревшего кокона, стали рождаться слова…

Провал давно небритых щёк

Разбитым зеркалом пугает.

Дух стеариновый витает,

Сентябрь свечою оплывает,

И я, наверно, жив ещё…

Я жив пока. Я жив. Пока…

Хоть трепетна строка,

И рвётся мысль сердечною струной,

И голос призрачный зовёт издалека,

Саднит душа покинутой страной,

И спорит ночь с ущербною луной.

Я «вечный жид» с российскою судьбой.

Изгнанник родины воронежских окраин.

Мне имя – Авель, брат мой – Каин.

Кинжал отточен и направлен.

Мой век предательством отравлен,

Краплёной картой козырной…

Образы не отпускали. Жужжал вентилятор. Мотылёк бился в плафон ночника. Новые строки легли на страницы блокнота.

В ночь молюсь оконному проёму.

Криком оглушает тишина.

Тени бродят кошками по дому.

Льнёт к стеклу ущербная луна…

По утрам осенний ветер жгучий

Серебрит остывшие дома.

Чашки на двоих – на всякий случай…

Горечь кофе выпита до дна…

Маки на холсте не отцветают,

Паутиной пыль в углах висит.

Метрономом клён листву считает.

Календарь, зачёркнутый, грустит…

Машут фонарями проводницы –

Все пасьянсы сходятся в Москве.

Мёртвых строк изорваны страницы.

Ожиданье – жизнь на волоске…

Рыжих глаз улыбку привези мне.

От разлуки я схожу с ума!..

Середина ноября – предзимье.

Ну а проще говоря – зима…

Он забыл, когда последнее