По коробкам и ящикам, срываясь в гнилом картоне, проскальзывая и вновь отталкиваясь, опираясь, цепляясь, я взобрался наверх. Со скрежетом откинулась железная стенка; в темноте, сам не зная, за что цепляясь, я забрался в медленно движущуюся вверх железную коробку, со скрежетом замкнулась железная стенка. Во тьме, мерно, мертво я поднимался наверх. Часы, дни, месяцы, годы, снова во тьме, но без сна, живой только своей болью, я слушал бесконечный, медленный скрип. Внезапно движение ускорилось, дробно сотряслась кабинка, с визгом, скрежетом, сотрясающим все сооружение воем, раскручиваясь огромным махом, ускорением прижимая меня к полу, расплющивая, ускоряясь и ускоряясь, колесо понесло меня вверх. Визжало все, летели мимо невидимые стены. Страшным ударом, громом, инерцией подбросив меня к потолку, ударив об него, дробно, затихая, сотрясясь, колесо остановилось. Каменный зал, ударил в глаза неяркий свет, еще плохо различимые во тьме монахи, схватив, потащили меня по полу, через комнаты, по коридорам, открылись двери, вспыхнул освещенный факелами зал, строй монахов, чуть в стороне – немец и Вагасков, наши и немцы с мечами, и кажется, тот же молоденький немчик – сидящий, закрыв лицо руками, привалившись к стенке, в углу; отпустив меня, монахи отступили и исчезли, человечек в сутане с золотой оторочкой, приблизившись, мгновенье смотрел на меня. Быстро сзади подойдя, Вагасков встал рядом с ним.

– Он вернулся.

– Да, он вернулся, – сложив ручки на животе, глядя куда-то мимо меня, монах, кажется, равнодушно думал о чем-то совсем другом, – позже, чем должен был, но вернулся.

– Не играйте словами, – быстро подойдя, немецкий офицер раздраженно повернулся к монаху, – они оба вернулись, они принесли жертву, они выдержали испытание.

– Он принес жертву, – отсутствующе глядя на меня, монах охлажденно поджал губы, – но дело в своевременности и качестве жертвы. Все имеет свою цену. И опоздание имеет свою цену.

Он сухо повернулся к Вагаскову и немцу.

– Я думаю, вы должны это видеть. Пойдемте.

Мерно, держа руки на животе, он двинулся через зал к полураскрытой двери, машинально мы все пошли за ним. Новый зал, толпа монахов, горящие факелы, оставленное пространство посередине, у стены. Уже зная, уже чувствуя что-то, растолкав впереди стоящих, я протиснулся вперед. Что-то страшное, что-то немыслимое, невозможное было там, на полу. На гранитных плитах, в свете факелов, странно вытянувшись, лежала с аккуратно перерезанным горлом Лика. Аккуратно, в ряд, в шаге от нее, взявшись за руки, лежали с перерезанными горлами старички. Странно запрокинувшая голову, с раскинутыми руками, с перерезанным горлом женщина из магазина. В углу, словно небрежно отброшенная ударом ноги, свесив ножки набок, заколотая свинка.

– Все имеет свою цену, – лениво глядя на лежащие на полу тела, повторил монах, – и цену эту надо платить.

Секунду стоя на ногах, чувствуя, как что-то невозможное, страшное, обширное, черное поднимается изнутри, потеряв и вмиг вновь обретя зрение, я смотрел на что-то странное, мельтешащее, бьющееся, цветистое, что было и чего не было вокруг меня. Быстро вздрагивали тени от факелов на полу. Невидяще обернувшись, выхватив у кого-то меч, размахнувшись, я ударил им монаха по голове; упав чуть плашмя и упруго отскочив, меч все же повалил его на пол. Перехватив меч обратным хватом, согнувшись над упавшим телом, остервенело, слепо, как ломом в лед, я бил его, бил в его выпяченный, набухший, толстый живот, прорубая ткани, бия в одну точку, желая пробить, прорубиться, уже, кажется, слыша звон проскочившего насквозь меча о каменные плиты, не останавливаясь, желая пронзать, вонзать, пробивать, прорубить все, прорубить пол под ним. Пустив изо рта струйку крови, поп сдох. Рывком я поднял голову – тесно, вползала толпящиеся, переминаясь, монахи, чуть оторопев, но почему-то без испуга смотрели на него. Подняв меч, с разбегу, в них, в груду жирного мяса, тараня, взмахивая, рубя, попадая и не попадая мечом, краем глаза отметив, как молоденький немчик, сорвавшись с места, нелепо махая мечом, со всех ног врубился в их груду вслед за мной; махая, рубя, падая, поскользнувшись, на колено, поднимаясь и снова прорубаясь, стараясь достать, попасть в уворачивающиеся туши, падая и разбивая колени, я метался по залу; с поднятыми мечами, так же мечась и доставая, все остальные бились в толпе, прорубаясь и прорубая носящиеся, вертящиеся сутаны, прибивая их вниз, к плитам пола, к земле, сквозь визг долбя, добивая, приканчивая потную черную мерзость; рубя что-то под собою, срывая руки, коченея, упав на колени, оцепенело продолжая хлопать мечом, я почувствовал у себя на плече руку Вагаскова.

– Хватит. Ты бьешь по мертвому.

Шатаясь, я поднялся. Груды окровавленных монахов валялись на полу. Омертвелые, с капающими кровью мечами, невидяще озираясь, наши и немцы стояли кругом. С треском отслоившись, содрогнувшись, упал на пол кирпич, с шумом рухнул другой. Растрескиваясь, раскалываясь, потоком, рекой теряя кирпичи, с грохотом упала стена – сквозь вспыхнувший свет, далеко, до горизонта бледно-желтая равнина лежала впереди, рельсы и длинный черно-серый, хищной стрелой вытянутый вперед паровоз и прицепленные две платформы виднелись шагах в ста, в пыли; на задней платформе, упираясь ногой в буфер, сидела Сигрин. Медленно, пошатываясь, ничего не говоря, переступая через упавшие кирпичи, переступая через завал стены, мы пошли вперед, подойдя, молчаливым полукругом, опустив мечи, мы встали, чего-то ожидая и ничего не ожидая от нее. Задумчиво она подняла на нас взгляд.

– Вы зашли дальше, чем я ждала.

Уже отвлекшись, думая о чем-то другом, словно на миг вернувшись, с усмешкой, коротко она окинула нас взглядом.

– Могли бы выглядеть и получше.

Совсем рядом, стоя чуть в стороне от нас, немецкий офицер что-то держал в руке. Шагнув, я пригляделся – со стальной розы упал первый листок.

Паровоз шел вперед, мерно стучали колеса. Подтянув колени к груди, обхватив их, Сигрин смотрела вперед, остальные сидели и лежали рядом с ней. Выпав из короткого больного сна, видя ее, их спины и несущуюся желтую равнину, я слушал, о чем они говорят.

– …не значит ничего, не имеет никакого значения, этого просто не было. Когда покажется Дворец, вы войдете туда. Там вы встретитесь с Девой Тьмы.

– Она твоя сестра? – спросил молоденький немчик.

Сигрин улыбнулась. – Нет, она не одна из Девяти сестер. Ее цель – вдохновлять людей на великое. Кто увидит ее и останется жив, у того есть шанс.

– То есть мы увидим ее и часть из нас умрет?

– Не сразу. – Сигрин улыбнулась снова. – Всему свое время. Вы увидите.

– И что будет?

– Вы прошли первое испытание. Двое из вас принесли жертву и расплатились за вас всех. Впрочем, для них это не облегчение и не оправдание, в дальнейших испытаниях они будут участвовать на равных. Но будет новое – Дева Тьмы назначит каждому свое. Которое он пройдет или не пройдет. После этого испытания вас станет меньше.