– Ты здесь родилась?

Она с улыбкой, как взрослый на ребенка, посмотрела на меня.

– Я не знаю, где и когда родилась. Я не помню, когда родилась. Сколько я помню себя, я всегда жила в этом городе, жила в мансарде и рисовала картины. Здесь никто не рождается. Здесь просто живут. Ходят по улицам, заходят в кафе, смотрят на море – и живут.

Вдруг поняв, я быстро посмотрел на нее.

– И не умирают?

– Нет. Только летчики и моряки. Но они не умирают, они просто не возвращаются. Поэтому мне так хотелось всегда заглянуть за горизонт.

– Жаль, что мне не придется рассказать тебе, что там.

– Жаль, что мне самой не доведется взглянуть.

– Ты еще будешь приходить в это кафе?

– Не знаю. Может, да, может быть, нет.

– Прощай.

– Прощай.

Поднявшись, я вышел на улицу. Все те же аккуратные домики, все та же мостовая, все те же разноцветные шторки на окнах, все те же фонари. Мимо тихо блещущего моря, по набережной я пошел к своему дому. На площадке после подъездной двери, перед лестницей не замеченная мной раньше консьержка из своего закутка со столиком обратилась ко мне.

– Тут приезжали, искали вас, просили передать. Завтра, в восемь часов вас просят спуститься, за вами будет автобус.

– Спасибо.

По знакомой лестнице, к своей квартире я поднялся на третий этаж и лег спать.

* * *

Проснувшись на следующее утро, в условленное время я спустился вниз. Все та же консьержка с почти виноватым видом торопливо поднялась из-за столика.

– Приезжали, просили извиниться, передать, что все отменяется. Плохая видимость, туман. Но завтра в это же время просили быть.

– Спасибо.

Помедлив, я вышел на улицу. Туман, далекий, клубящийся далеко над морем, не замеченный мною утром при беглом взгляде в окно, закрывал горизонт. Тускло-серым цветом отсвечивало небо. Не зная, что делать, выйдя на улицу, медленно, глядя на полускрытые дымкой корабли на рейде и облака, я прошел по набережной. Вот и еще один день жизни мне дарит погода. Свернул на улочку, зашел в кафе. Все та же женщина за стойкой протирала стаканы, девушки не было. Весь день, по тихим извилистым улочкам, наугад я бродил по городу. Подойдя к мощеной крупным камнем неожиданно широкой улице, с удивлением я посмотрел вперед – на другой стороне улицы, между темными высокими строениями, в переулках, между домами и морем шел снег. Глядя на него, входя в него, я перешел улицу – заиндевевшие окна магазинчиков, белая мостовая, запорошенные снегом пролетки, дым из высоких массивных печных труб, оранжево светящие в вышине аккуратные не задернутые гардинами окошки. Мужчины в длинных черных пальто с лисьими воротниками, ведущие под руку женщин в длинных черных юбках, меховых накидках и маленьких черных меховых шапочках шли кое-где, не спеша, по улице. Над пролетавшем над крышами медленном затейливой воздушном корабле дымила высокая труба. Повернувшись, я пошел обратно, вновь перешел улицу. Ясное небо, светлое тепло с моря, все те же тихие улочки, чуть отсвечивающие небу мостовые, нарядные витрины. Пробродив до ночи по городу, я пошел спать.

Туман был на второй, на третий, на четвертый день.

На пятый день небо во всю даль, до горизонта было ясным. С чуть различимым скрежетом, резко затормозил у дома автобус, открылись двери. Быстро, по ступенькам, видя наполовину заполнивших его людей, присоединяясь к ним, я вошел в него. Рванувшись с места, несясь по набережной, быстро, почти на лету подхватывая оставшихся, автобус закрыл, наконец, в последний раз двери; рванувшись снова, огибая по дуге порт, пролетев полгорода, резко свернув, миновав несколько заборов и контрольных пунктов, он въехал на летное поле. Выстроенные в струнку полтора десятка летательных аппаратов отсвечивали плоскостями под светлым небом. Торопясь и сбивая шаг, человек в форме обошел наш строй, вручая летные задания.

– Противник в шестидесяти милях, множество целей. Вылетать немедленно. Общий курс – зюйд-зюйд вест.

Бегло просмотрев сложенный вдвое листок задания, найдя в линейке по номеру свой аппарат, быстро подойдя, я занял место в нем. Нажал кнопку, засветилась панель приборов. Выжал педаль; четко вздрогнув, легким толчком взяв с места, все более и более разгоняясь, несясь по взлетной полосе, аппарат оторвал колеса от земли. Ручку на себя, резко вверх, набор высоты. Засветилось внизу море, позади, далеко, за спиной, остался в небытии город. Курс сто тридцать пять. Вновь один, в вышине, над морем, я летел в беспредельную синь. Десять миль, тридцать миль, семьдесят. Что-то неприметное, трудно различимое показалось вдали. Штурвалом я скорректировал курс. Что-то огромное, грязно-зеленое, распираемо-ассиметричное и уродливое, похожее на колоссальный перекошенный, составленный из нелепо собранных, плохо согласуемых между собой блоков линкор, медленно приближалось из синеющей дали. Еще не выжимая скорость до предела, экономя горючее для финального рывка, курсом прямой наводки я летел к нему. Я – снаряд. Расстояние уменьшалось все стремительнее, стали различимы хаотично понатыканные по уродливой массе чудовища пушечные порты, видны были гондолы под брюхом с подвешенными в них самолетами.

Первый разрыв зенитного заряда беззвучно и нелепо раскорячился дымовым пятном справа по курсу, затем слева, потом ближе, потом дальше, целое созвездие зенитных разрывов, рвано-дымных серо-коричневых клякс наполнило пространство передо мной. Штурвал на себя, резко взмывая из-под артиллерийского облака, я поднялся выше. Посмотрим, как ты защищен с верхней плоскости, урод. Урод, урод, сволочь, гад. Дав свечу, в выси развернувшись, с вдавливающей до хруста скоростью сближаясь с чудовищем, я отметил, как остались внизу и поредели зенитные разрывы. Ближе, все ближе. Два быстрых с широко раскинутыми почти ажурными крыльями самолета появились из-под чудища, мгновенно беря круто вверх, сближаясь, они взяли курс на меня. Вперед, вперед. Сближение до дистанции огня, трассирующие следы пулеметных очередей прочертили синь вблизи меня; уйдя в сторону, затем другую, идя рваным, с перекладывающимися курсами, зигзагом, трясясь и переламываясь в кресле, я несся к цели вперед. Мгновенным промельком, один, затем другой, стреляя уже из пушек, самолеты пронеслись мимо меня. Заходят в хвост, ломаю курс, обидно, глупо быть подстреленным в последний момент, в шаге, в рывке от цели.

Пулеметная очередь, резко брызнув, задела, разнесла кончик левого крыла, аппарат замотало в воздухе, с трудом удерживая курс, уже выжимая полную скорость, я несся к чудовищу. Еще одна очередь, ударив выше, хрустко, по касательной, задела фонарь, хищные, змеящиеся трещины мгновенно разнеслись по пластику. Поздно, уже поздно. Все ближе чудище, уже почти полнеба заслоняет оно. Скорость на пределе. Вот оно! Вот оно! Вот оно! Я здесь, я твой, я приношу тебе жертву, мою высшую жертву, мою последнюю жертву, Вотан! Небеса, земля, ветер, штормы, море – запомните, запомните, запомните меня! За Родину! Сигрин! Сигрин! Сигрин! Плоскости чудовища ударили навстречу – и все кончилось.