Васков тенью скользил впереди, и Женька,задыхаясь, еле поспевала за ним. Правда, Федот Евграфыч налегке шел, а она — свинтовкой, да еще в юбке, которая на бегу всегда оказывается уже, чем следует.Но, главное, Женька столько сил отдавала тишине, что на остальное почти ничегоне оставалось.

А старшина весь заостренным был, на тот крикзаостренным. Единственный, почти беззвучный крик, который уловил он вдруг,узнал и понял. Слыхал он такие крики, с которыми все отлетает, все растворяетсяи потому звенит. Внутри звенит, в тебе самом, и звона этого последнего ты ужникогда не забудешь. Словно замораживается он и холодит, сосет, тянет засердце, и потому так опешил сейчас комендант.

И потому остановился, словно на стену налетел,вдруг остановился, и Женька с разбегу стволом его под лопатку клюнула. А он ине оглянулся даже, а только присел и руку на землю положил — рядом со следом.

Разлапистый след был, с рубчиками. — Немцы?… —жарко и беззвучно дохнула Женька. Старшина не ответил. Глядел, слушал,принюхивался, а кулак стиснул так, что косточки побелели. Женька впередглянула, на осыпи темнели брызги. Васков осторожно поднял камешек: чернаягустая капля свернулась на нем, как живая. Женька дернула головой, хотелазакричать и — задохнулась.

— Неаккуратно, — тихо сказал старшина иповторил: — Неаккуратно…

Бережно положил камешек тот, оглянулся,прикидывая, кто куда шел да кто где стоял. И шагнул за скалу.

В расселине, скорчившись, лежала Гурвич, ииз-под прожженной юбки косо торчали грубые кирзовые сапоги. Васков потянул ееза ремень, приподнял чуть, чтоб подмышки подхватить, оттащил и положил наспину. Соня тускло смотрела в небо полузакрытыми глазами, и гимнастерка нагруди была густо залита кровью. Федот Евграфыч осторожно расстегнул ее, приникухом. Слушал, долго слушал, а Женька беззвучно тряслась сзади, кусая кулаки.Потом он выпрямился и бережно расправил на девичьей груди липкую от кровирубашку; две узких дырочки виднелись на ней. Одна в грудь шла, в левую грудь.Вторая — пониже — в сердце.

— Вот ты почему крикнула, — вздохнул старшина.— Ты потому крикнуть успела, что удар у него на мужика был поставлен. Не дошелон до сердца с первого раза: грудь помешала…

Запахнул ворот, пуговки застегнул — все, доединой. Руки ей сложил, хотел глаза закрыть — не удалось, только веки зрякровью измарал. Поднялся:

— Полежи тут покуда, Сонечка.

Судорожно всхлипнула сзади Женька, Старшинасвинцово полоснул из-под бровей:

— Некогда трястись, Комелькова. И,пригнувшись, быстро пошел вперед, чутьем угадывая слабый рубчатый отпечаток…

Ждали немцы Соню или она случайно на нихнапоролась? Бежала без опаски по дважды пройденному пути, торопясь притащитьему, старшине Васкову, махорку ту, трижды клятую. Бежала, радовалась и понятьне успела, откуда свалилась на хрупкие плечи потная тяжесть, почемупронзительной, яркой болью рванулось вдруг сердце. Нет, успела. И понять успелаи крикнуть, потому что не достал нож до сердца с первого удара: грудь помешала.Высокая грудь была, тугая.

А может, не так все было? Может, ждали они ее?Может, перехитрили диверсанты и девчат неопытных, и его, сверхсрочника, орденимеющего за разведку? Может, не он на них охотится, а они на него? Может, ужвысмотрели все, подсчитали, прикинули, когда кто кого кончать будет?

Но не страх — ярость вела сейчас Васкова. Зубамискрипел от той черной, ослепительной ярости и только одного желал: догнать.Догнать, а там разберемся…

— Ты у меня не крикнешь… Нет, не крикнешь…

Слабый след кое-где печатался на валунах, иФедот Евграфыч уже точно знал, что немцев было двое. И опять не мог проститьсебе, опять казнился и маялся, что недоглядел за ними, что понадеялся, будтобродят они по ту сторону костра, а не по эту, и сгубил переводчика своего, скоторым вчера еще котелок пополам делил. И кричала в нем эта маета и билась, итолько одним успокоиться он сейчас мог — погоней. И думать ни о чем другом нехотел и на Комелькову не оглядывался.

Женька знала, куда и зачем они бегут. Знала,хоть старшина ничего и не сказал, знала, а страха не было. Все в ней вдругзапеклось и потому не болело и не кровоточило. Словно ждало разрешения, норазрешения этого Женька не давала, а потому ничто теперь не отвлекало ее. Такоеуже было однажды, когда эстонка ее прятала. Летом сорок первого, почти годназад…

Васков поднял руку, и она сразу остановилась,всеми силами сдерживая дыхание.

— Отдышись, — еле слышно сказал ФедотЕвграфыч. — Тут где-то они. Близко где-то.

Женька грузно оперлась на винтовку, рванулаворот. Хотелось вздохнуть громко, всей грудью, а приходилось цедить выдох, каксквозь сито, и сердце от этого никак не хотело успокаиваться.

— Вон они, — оказал старшина.

Он смотрел в узкую щель меж камней. Женькаглянула: в редком березняке, что шел от них к лесу, чуть шевелились гибкиевершинки.

— Мимо пройдут, — не оглядываясь, продолжалВасков. — Здесь будь. Как я утицей крикну, шумни чем-либо. Ну, камнем ударь илиприкладом, чтоб на тебя они глянули, И обратно замри. Поняла ли?

— Поняла, — сказала Женька.

— Значит, как утицей крикну. Не раньше. Онглубоко, сильно вздохнул и прыгнул через валун в березняк — наперерез.

Главное дело — надо было успеть с солнцазабежать, чтоб в глазах у них рябило. И второе главное дело — на спинупрыгнуть. Обрушиться, сбить, ударить и крикнуть не дать. Чтоб как в воду…

Он хорошее место выбрал — ни обойти его немцыне могли, ни заметить. А себя открывали, потому что перед его секретомпроплешина в березняке шла. Конечно, он стрелять отсюда спокойно мог, безпромаха, но не уверен был, что выстрелы до основной группы не докатятся, а допоры шум поднимать было невыгодно. Поэтому он сразу наган вновь в кобуру сунул,клапан застегнул, чтоб, случаем, не выпал, и проверил, легко ли ходит в ножнахфинский трофейный нож.

И тут фрицы впервые открыто показались вредком березнячке, в весенних еще кружевных листах. Как и ожидал ФедотЕвграфыч, их было двое, и впереди шел дюжий детина с автоматом на правом плече.Самое время было их из нагана достать, самое время, но старшина опять отогналэту мысль, но не потому уже, что выстрелов боялся, а потому, что Соню вспомнили не мог теперь легкой смертью казнить. Око за око, нож за нож — только таксейчас дело решалось, только так.