Каждое утро гость исчезал из дому и появлялсятолько поздним вечером, голодный и усталый. Лиза кормила его, он ел торопливо,но без жадности, и это нравилось ей. Поев, он сразу же шел на сеновал, а Лизаоставалась, потому что стелить постель больше не требовалось.

— Что это вы с охоты ничего не приносите? —сказала она, набравшись храбрости.

— Не везет, — улыбнулся он.

— Исхудали только, — не глядя, продолжала она.— Разве ж это отдых?

— Это прекрасный отдых, Лиза, — вздохнулгость. — К сожалению, и он кончился, завтра уезжаю.

— Завтра?… — упавшим голосом переспросилаЛиза.

— Да, утром. Так ничего и не подстрелил.Смешно, правда?

— Смешно, — печально сказала она.

Больше они не говорили, но как только он ушел,Лиза кое-как прибрала на кухне и юркнула во двор. Долго бродила вокруг сарая,слушала, как вздыхает и покашливает гость, грызла пальцы, а потом тихо отвориладверь и быстро, боясь передумать, полезла на сеновал.

— Кто?… — тихо спросил он.

— Я, — сказала Лиза. — Может, постельпоправить…

— Не надо, — перебил он. — Иди спать.

Лиза молчала, сидя где-то совсем рядом с ним вдушной темноте сеновала. Он слышал ее изо всех сил сдерживаемое дыхание.

— Что, скучно?

— Скучно, — еле слышно сказала она.

— Глупости не стоит делать даже со скуки.

Лизе казалось, что он улыбается. Злилась,ненавидела его и себя и сидела. Она не знала, зачем сидит, как не знала и того,зачем шла сюда. Она почти никогда не плакала, потому что была одинока ипривыкла к этому, и теперь ей больше всего на свете хотелось, чтобы еепожалели. Чтобы говорили ласковые слова, гладили по голове, утешали и — в этомона себе не признавалась — может быть, даже поцеловали. Но не могла же онасказать, что последний раз ее поцеловала мама пять лет назад и что этот поцелуйнужен ей сейчас как залог того прекрасного завтрашнего дня, ради которого онажила на земле.

— Иди спать, — сказал он. — Я устал, мне раноехать.

И зевнул. Длинно, равнодушно, с завыванием.Лиза, кусая губы, метнулась вниз, больно ударилась коленкой и вылетела во двор,с силой хлопнув дверью.

Утром она слышала, как отец запрягал казенногоДымка, как гость прощался с матерью, как скрипели ворота. Лежала, прикидываясьспящей, а из-под закрытых век ползли слезы.

В обед вернулся подвыпивший отец. Со стукомвысыпал из шапки на стол колючие куски синеватого колотого сахара, сказал судивлением:

— А он птица, гость-то наш! Сахару велел намотпустить, во как. А мы его в сельпе-то совсем уж год не видали. Целых три килосахару!…

Потом он замолчал, долго хлопал себя покарманам и из кисета достал измятый клочок бумаги:

— Держи.

"Тебе надо учиться, Лиза. В лесу совсемодичаешь. В августе приезжай: устрою в техникум с общежитием".

Подпись и адрес. И больше ничего — дажепривета.

Через месяц умерла мать. Всегда угрюмый отецтеперь совсем озверел, пил втемную, а Лиза по-прежнему ждала завтрашнего дня,покрепче запирая на ночь двери от отцовских дружков. Но отныне этот завтрашнийдень прочно был связан с августом, и, слушая пьяные крики за стеной, Лиза втысячный раз перечитывала затертую до дыр записку.

Но началась война, и вместо города Лиза попалана оборонные работы. Все лето рыла окопы и противотанковые укрепления, которыенемцы аккуратно обходили, попадала в окружения, выбиралась из них и снова рыла,с каждым разом все дальше и дальше откатываясь на восток. Поздней осенью онаоказалась где-то за Валдаем, прилепилась к зенитной части и поэтому бежаласейчас на 171-й разъезд…

Васков понравился Лизе сразу: когда стоялперед их строем, растерянно моргая еще сонными глазами. Понравились его твердоенемногословие, крестьянская неторопливость и та особая, мужскаяосновательность, которая воспринимается всеми женщинами как гарантиянезыблемости семейного очага. А случилось так, что вышучивать коменданта сталивсе: это считалось хорошим тоном. Лиза не участвовала в подобных разговорах, нокогда всезнающая Кирьянова со смехом объявила, что старшина не устоял передроскошными прелестями квартирной хозяйки, Лиза вдруг вспыхнула:

— Неправда это!…

— Влюбилась! — торжествующе ахнула Кирьянова.— Втюрилась наша Бричкина, девочки! В душку военного втюрилась!

— Бедная Лиза! — громко вздохнула Гурвич. Тутвсе загалдели, захохотали, а Лиза разревелась и убежала в лес.

Плакала на пеньке, пока ее не отыскала РитаОсянина.

— Ну чего ты, дурешка? Проще жить надо. Проще,понимаешь?

Но Лиза жила, задыхаясь от застенчивости, астаршина — от службы, и никогда бы им и глазами-то не столкнуться, если бы неэтот случай. И поэтому Лиза летела через лес как на крыльях.

"После споем с тобой, Лизавета, — сказалстаршина. — Вот выполним боевой приказ и споем…"

Лиза думала о его словах и улыбалась,стесняясь того могучего незнакомого чувства, что нет-нет да и шевелилось в ней,вспыхивая на упругих щеках. И, думая о нем, она проскочила мимо приметнойсосны, а когда у болота вспомнила о слегах, возвращаться уже не хотелось. Здесьдостаточно было бурелома, и Лиза быстро выбрала подходящую жердь.

Перед тем как лезть в дряблую жижу, оназатаенно прислушалась, а потом деловито сняла с себя юбку.

Привязав ее к вершине шеста, заботливоподоткнула гимнастерку под ремень и, подтянув голубые казенные рейтузы, шагнулав болото.

На этот раз никто не шел впереди, расталкиваягрязь.

Жидкое месиво цеплялось за бедра, волоклось заней, и Лиза с трудом, задыхаясь и раскачиваясь, продвигалась вперед. Шаг зашагом, цепенея от ледяной воды и не спуская глаз с двух сосенок на островке.

Но не грязь, не холод, не живая, дышащая подногами почва были ей страшны. Страшным было одиночество, мертвая, загробнаятишина, повисшая над бурым болотом. Лиза ощущала почти животный ужас, и ужасэтот не только не пропадал, а с каждым шагом все больше и больше скапливался вней, и она дрожала беспомощно и жалко, боясь оглянуться, сделать лишнеедвижение или хотя бы громко вздохнуть.