Вот дверь в его каюту, то есть в ту комнату его апартаментов, что могла бы считаться гардеробной, если бы не непривычные для опытного звездохода огромные размеры. Он вскрыл её мимоходом, лишь бросив косой взгляд и шагнув вперёд. Что ж, ничто не отвлекает, и нечему тебя избавить от собственных мыслей. Когда так много поставлено на карту не только его никчёмной крошечной жизни, но и всего человечества, займись лучше делом, как следует обдумай свой следующий шаг.

Резким свистящим движением ткань треклятого плаща скользнула с его плеч. Он почувствовал почти физическую необходимость скинуть одежду, лечь на пол, ощутить всем телом потаённое дыхание этой планеты: тяжкие вздохи живого тела грандиозного пилона, до которого теперь оставались считанные метры, гулкие, минутами тянущиеся ноты поющего в вышине ветра, злые свистки разрядов между огромными атмосферными клетками. Он не зря учился чувствовать мир. Теперь это стало его необходимостью.

Треск магнитных швов, поддавшихся, наконец, тем хаотическим силам, что бушевали сейчас в голове Ковальского, гулко отразился эхом от стен полупустой комнаты. Как же странно теперь выглядит его собственное, с годами изученное до последней чёрточки тело. Такое теперь… чужое, оно виделось чем-то неподвластным пока его сознанию. Уже на самой грани, уходя в такое знакомое теперь ничто, Ковальский активировал зеркальное покрытие стен и всмотрелся.

Ему можно на вид дать лет пятьдесят, а можно и сто пятьдесят, но эти глаза… С такими люди не живут, с такими люди умирают в мире, где нет понятия старости, где усталость от жизни считается единственной по-настоящему неизлечимой болезнью самого конца девятого тысячелетия.

Старик, глубокий старик, тебе словно удалось за своё несчастное столетие прожить с тысячу таких вот лет… разве подобные тебе вообще бывают?

Подобные — бывают.

Он не перешёл грани, хотя уже кожей чувствовал буйство энергий, с каждой секундой ускоряющееся вокруг его несчастного тела-носителя. Девушка. Она тоже была в зеркале. Голова на уровне его плеч, руки висят безвольно, буквально плетьми. Никогда до того он не замечал, какой неживой может быть одна лишь поза. Он узнал её.

Элементал Вакуума, Суилия, девушка-пилот.

Рано или поздно она бы всё равно явилась. Лучше рано.

Странное дело, не хочешь человеку плохого, и это тут же создаёт тебе массу проблем. Она ещё толком не пришла в себя после пребывания в медблоке, перед её глазами ещё мелькают картины, видеть которые довелось и самому Сержанту. Почему всегда нужно вот так… с мясом?

Майор Ковальский развернулся к ней всем корпусом, как хищник на добычу, разом делая помещение ужасно тесным, переполненным. Её глаза мигом скользнули по его покрытым шрамами плечам и вновь замерли, словно загипнотизированные, глаза в глаза. Она была уверена, что их история ещё не закончена.

— Майор, вы спасли наш Экипаж. Остальные не до конца это осознают, но я-то знаю, как всё было.

— Зачем тебе всё это, девочка?

Обращение не про уставу её слегка задело, но только слегка, человек по природе своей упорен в собственных заблуждениях. «И ты тоже человек». Она сменила выражение на своём лице, так что он невольно затаил дыхание.

— Ты хочешь мне вернуть какие-то долги? Ты думаешь, что любой долг можно и должно оплачивать?

Взгляд его свободно скользил по линиям тела вдоль стройных лодыжек, округлых коленей… Там, с правой стороны, где бёдра переходят в почти ещё детский живот, по-прежнему зияла фиолетовая глазница вытатуированного символа. Это ты искал? Да нет, всё и так ясно, хотя за то, что ему удалось рассмотреть этот знак, кое-кому придётся ответить на пару лишних неудобных вопросов. До боли знакомая едва очерченная девичья грудь, уютная ложбинка между них, до сих пор исполосованная крест-накрест двумя шрамами, трогательные впадинки над ключицами, чуть слишком длинная шея… Он видел её со всех ракурсов одновременно, во всей красе её беспомощной позы.

Она — детище Силикона. Она во многом живёт не здесь, а там, где царит любопытное существо его Эха. И это тело для неё — не более, чем мебель в этой комнате. Даже для тебя, Майор, всё иначе. Элементалы живут внутри своих сетей. Так в чём же смысл?

Стоп.

На него сейчас смотрит не она. На него сейчас смотрят они все.

— Не так просто, девочка.

Она вздрогнула всем телом, отшатнулась.

Он улыбнулся ей, только ей, погладив по короткому ёжику традиционно бритой, как у всех пилотов, головы.

— Я сделал своё дело, остановил тогда атаку. Ты сделала своё дело, увела корабль. Ты мне ничего не должна. Пусть остальной Экипаж сам разбирается, как ему с этим жить дальше.

А потом он, сверяя движения с её скоростью восприятия, такой медленной сейчас, потянулся сознанием и аккуратно отключил её разом ото всех внешних инфопотоков, от этих, таких лишних здесь, десятков невидящих глаз.

В его зрачках сверкали молнии. В его руках вибрировала сила сотен неведомых миров. Переход с каждым разом становился всё проще и проще. «Слишком быстро, слишком мало времени остаётся на выбор».

Выбор. Смешно.

— Спасибо, девочка. Ты научила меня кое-чему хорошему, но и я тебя должен кое-чему научить… Запомни этот урок. Я верю, что ты пришла ко мне по собственной воле, но ты так ничего и не поняла. Никогда не трогай чужих открытых ран, даже нечаянно. Некоторые вещи должны оставаться с тобой, даже если они тебя ранят, не пытайся их разделить с другими — других они могут попросту убить.

Её глаза быстро теряли выражение растерянного недоумения, на их дне уже таился страх. Страх перед тайной, которую сейчас являл он сам. Она ощутила порыв горячего ветра в лицо, ощущение дыхания в затылок, а потом теплый отпечаток его ладони лёг ей на живот. Одна ладонь. И поверх неё — другая.

Она судорожно сжала веки и вцепилась в эти руки, отчаянно пытаясь оставить себе хоть нить материального в сошедшем с ума мире.

Тело девушки изогнулось дугой, распростёртое в воздухе посреди пустой комнаты.

Жаркий выдох вернул Вселенной вскрик особой глубины и силы. Там был жар летнего зноя, там была прохлада весеннего сада, там был ранний ноябрьский снег и свеча, мерцающая в пустом доме. Там было всё. Не было одного.

Его.

Элементал Вакуума, член Экипажа «Эмпириала» обнаружила себя стоящей у порога апартаментов Ковальского, одетая по уставу, как будто ничего не случилось, там. Вот только губы, пунцовые от испытанного чувства, ещё помнили то… наваждение. Она долго смотрела на запертый люк его каюты,