Он уходил и качал головой. Мудрая старая птица, некогда спасшая человечество, летящий не желал насильно спасать лишь одного-единственного его представителя. Или просто считал, что на самом деле он — человек — и сам по себе вполне на это способен.

Так, волна за волной, захлёстывали меня огненные валы отчаяния и ледяные валы сомнений. Я метался в бреду, раздираемый противоречиями, не зная, что же со мной творится. Мои Учителя… их было слишком много для меня одного, они были слишком разными, их уроки противоречили друг другу и вместе — всему тому, что я мог назвать собственным жизненным опытом.

Единственным, что вело меня сквозь пелену горячечного бреда — был призрачный, тлеющий где-то вдали образ покуда ускользающего от меня пути.

Я не желал никуда идти, я слишком устал. Я не желал ничего искать, уже найденное в этой жизни приносило мне лишь страдание. Я не желал выбирать, проблема выбора подтачивала меня изнутри, вышибая из-под меня последнюю опору. Нет ничего ужаснее, чем одиноко висеть в бездонном мраке чёрного озера небытия, но это мы с Духом уже проходили, мне это не было страшно вовсе, я даже жаждал где-то в душе этого, там, на самом дне, царило одно лишь спокойствие, всепоглощающая отрешённость. Возможность поразмыслить, утрясти в голове мысли, прийти к чему-то, наконец.

Эти десять дней и путь, что двоился, троился, сверкал передо мной, он не давал уйти в заветную пустоту. Ничего не делая, никуда не двигаясь, даже не видя ничего, кроме своего истерзанного лица, я всё-таки шёл. И делал свой выбор.

Жизнь вне времени, кропотливая, тонкая работа по устранению препятствий с пути человечества.

Жизнь, погружённая в неведомые глубины реальности вне пространства и времени, где нет страданий и нет боли, лишь звонкое журчание сплетающихся информационных потоков и полей вероятности.

Жизнь, полная силы и мужества, пронизанная воплощённым подвигом, вне страхов и сомнений.

Жизнь — волнующий полёт посреди миллиардов распахнутых глаз Крыла, распростёртая вне самой Галактики, объединяющая, скраивающая воедино две великих цивилизации.

Жизнь посреди кукольных лиц и жестоких сердец, что скрывают свою слабость под спудом тысячелетней истории, полная гнева и радости, жизнь истинная во всех смыслах, но такая далёкая от людей.

Я не мог не отбросить эти пути, они были слишком близки мне, я растерял бы с их потерей остаток своей самости, навсегда покинув пределы бренной телесной оболочки своего случайного носителя, стал бы даже не песчинкой… самим огненным потоком, неудержимо скользящим куда-то в пространстве-времени.

Не хочу!!!

Ожидание кончилось, я обретаю уверенность в том, что выбора у меня никогда и не было, несмотря на кажущуюся вам мою исключительность.

Не того вы искали всю свою жизнь, не меня!

Я всё сказал.

Теперь повелевайте!

Такой сумрачный теперь, взгляд последнего Учителя продолжал ласкать его душу подобно бархату. Чем бы ни закончилось это их подспудное противостояние, тот, кого называли Рэдэриком Ковальским, продолжал любить своего неведомого собеседника. Не мог не любить.

Пойдём, теперь я не стану тебе ничего говорить, ты слишком много оставил брошенного, лишнего, пустого в тленных подвалах своей души. Тебе предстоит совершить ещё один поступок, потом же… Ты станешь свободен от долгов своей жизни, и, если сочтёшь нужным, придёшь под сень моей науки. Потом, когда ты станешь истинно свободен.

Они отправились вместе сквозь рокот и пронзительный свист моря окружающей их информации. Он, расходуя последние крохи отведённых ему сил, и Учитель, легко попирая пустоту, запутанную, как тайны Древа Времён, безыскусную, как само Пространство. Шли долго. Вечно.

То место было везде и потому — нигде конкретно. То место было всей Вселенной и потому — вовсе ничем. Странное место. Вокруг — мириады звёзд, но ничего не разглядеть в их свете. Величайшие по своей мудрости мысли витают поблизости, но чужды они и ужасны в своей жестокости и силе. Образы обычного, нашего мира сверкали вокруг, но не ухватить их, не распознать.

Кругом были люди! Они жаждали, стремились, любили, рождались и умирали, но звёзды лишь ровным своим светом горели им вослед. Их было мало, слишком мало. Истинных, что могли сопереживать, сочувствовать, помогать. Подталкивать. Защищать и бросать в бой.

Когда-то они все были людьми. Но стали Избранными.

Теперь и он тоже стал такой вот… звездой.

Гетерин Совета Вечных.

Только он понял это, панорама рывком рванулась навстречу. Ему посчастливилось на мгновение стать частью грандиознейшего из творений, что когда-то порождал неудержимый гений коллективного Человечества. Величайшие энергии были лишь жалким послушным инструментом в их руках. Звёзды, планеты, системы, галактики. Цивилизации. Жизни. Они все были тут, представленные, опосредованно участвующие. Конфликты, скрытые и явные угрозы, узлы напряжённости. Тайные замыслы и явные желания. Очаги, юные ростки будущей жизни. Галактика Сайриус, обозначенная мечущимся скоплением созвездий, каждая занимает своё место, каждая принимает своё решение, каждая видит не то же самое, что все остальные. И он — среди них, такой же маленький, такой же яростный.

Спектакль отнюдь не был спокойным келейным утверждением нечеловеческих по своей правильности планов. Это был бой. Смертельный. Неудержимый. Яростный. Бой до победного конца.

Злые молнии чужой воли пронизывали его, и он ответно дёргался в агонии. Когда на нём, как в точке спонтанно возникшего фокуса, на мгновение концентрировалось внимание нескольких Избранных, он невольно съёживался, сжимаясь в яркую злую точку. Иногда его узнавали, отчего-то называя чужими именами, тогда как он сам снова оживал, прислушиваясь к чужому шёпоту. И, подбадриваемый последним Учителем, вновь и вновь вставал на пути ветвистых молний, рыдая от боли и бессилия.

Но один раз он всё-таки сумел её отклонить. Почти как там, давным-давно, на обречённой Пентарре. Он смог сделать это. Злая, отравленная, кроваво-красная, покрытая кровью и ржавчиной, пропитанная болью и страхом. Он видел её, проносящуюся мимо, так отчётливо, что гнусный смрад, что распространяла эта неведомая субстанция, чуть не погасил его сознание. Однако он смог рвануться, успеть, подставить свою хрипящую грудь под её удар!

Уже падая от боли, сквозь серую пелену он успел заметить, как гаснет, гаснет отравленная гадина, навеки исчезая из возможного будущего Галактики. Не бывать тому! Он впервые смог что-то сделать в своей жизни. Ветвь возможного развития событий была обрублена им у самого основания, чтобы тотчас умереть.

Когда звёздные блики погасли, оставив на прощание вкус недоумения и даже где-то восхищения от прикосновения чужой воли, Учитель тихо подлетел к нему, бессильно повисшему посреди Ничего, и, осторожно подняв на руки, отнёс обратно, в наш мир.

Ещё не совсем придя