зимой, потому что там подобраны устойчивые вечнозеленые породы, — с аллеей, которая огибает весь сад, так что дом виден не сразу. В этой усадьбе и жили лейтенант Барбентан и младший лейтенант Робен. Дом построен в самом современном вкусе — нарядная вилла, правда, довольно убогой архитектуры. Зато комфорта сколько угодно! Раньше, когда в доме жили капитан Блезен и другие офицеры, особенно когда гостила госпожа Блезен, здесь было очень оживленно. А теперь два оставшихся офицера затерялись в этих огромных апартаментах, где они занимают лишь маленький уголок. Вилла принадлежит местному мэру, но сейчас он, разумеется, отсутствует. Фамилия его Лефевр-Мадзола, персона известная — тот самый Лефевр-Мадзола, лошади которого столь часто берут призы на скачках в Лоншане. Лефевр-Мадзола, оптовые винные склады, король всей торговли в Берси… Здесь он, конечно, не живет. Вот уж злился и чертыхался Блезен, когда ему пришлось расстаться с кокетливой виллой, а его супруга вернулась в Париж. Младший лейтенант Робен загрустил: он надеялся пофлиртовать с капитаншей. Но Арман был доволен уединением: по крайней мере, нет больше бесконечных разговоров, колкостей, ехидных намеков. Теперь он сам себе хозяин. И белогвардейцев, слава богу, убрали, а то они солдат из себя выводили…

По внешности Армана видно, что долгие годы его подтачивала какая-то давняя болезнь. Но к сорока годам все перебороло в себе его сухощавое тело, все, кроме затаенного огня, который горит где-то в груди и порой дает о себе знать ярким блеском глаз и внезапными порывами какой-то детской восторженности, такой живучей, что ее ничто нс могло убить. Его даже не освободили от военной службы. Врач так ему и сказал: — Легкое у вас зарубцевалось и, представьте, стало от этого только прочнее! Как будто на него надели стальной панцырь… — Да и вообще, человека с таким «личным делом», как у Барбентана, не очень-то легко освобождают. Такого человека опасно во время войны оставлять на штатском положении. Впрочем, Арман и не думал добиваться освобождения от военной службы. Любопытно, но у него оказалась военная жилка. Даже «та война», при всех ее ужасах, не оставила в нем особенно страшных воспоминаний. Жизнь на вольном воздухе шла ему впрок. При его здоровье совсем не годилось просиживать дни и ночи в душных, прокуренных комнатах редакции «Юманите». А кроме того, ему приятно было заботиться о солдатах. Ведь все это живые люди, неизвестно почему брошенные сюда, — у каждого свои мысли, в сердце тревога за близких, с которыми их разлучили… В редакции в конце концов вырабатывается привычка интересоваться только фактами, теми людьми, с которыми что-то случается, и тем, что можно поместить в газете, но при этом как-то терялись из виду люди… незаметные люди, с которыми ничего особенного не случается… однакож из них-то и состоит мир… Ну так вот, Арман Барбентан служил теперь лейтенантом первой роты Территориального рабочего полка. У него был денщик, низенький человек с гримасничающим лицом гнома, как будто явившийся прямо из средневековья; во всем полку он единственный не расставался с противогазом. За деревней, в трехстах пятидесяти метрах, в поле рыли полукружием окопы, составлявшие часть системы оборонительных сооружений, которую все называли линией Авуана. Ничего тут не было похожего на «линию», да и вообще ни на что не было похоже; никто не мог бы объяснить ни на местности, ни на карте, каким планом руководствовались, сооружая эти укрепления, разбросанные во всех направлениях с промежутками в несколько километров. Дан приказ рыть — ну, и рыли. Кто же станет спорить? А уж лейтенант Барбентан тем более. Ведь за ним следили: что он делает, что думает? Следили внимательно и все не могли уличить в каком-нибудь проступке. Барбентан хорошо знал, что писарю Дюрану, недавно появившемуся в ротной канцелярии, совершенно незачем ежедневно приезжать на велосипеде в Ферте-Гомбо, поскольку канцелярия теперь находится при штабе полка. Ни малейшей причины, кроме, разумеется, одной — следить за лейтенантом Барбентаном. Этот Дюран без конца шляется по деревне. Обозревает земляные работы. Неожиданно появляется в маленьком кафе около мэрии: забежал погреться. Ведет таинственные разговоры с какими-то штатскими. Угощает папироской кого-нибудь из кашеваров. Находит предлог, чтобы появиться в усадьбе господина Лефевр-Мадзола, и надо думать, не для того, чтобы получить полезные сведения по части скачек. Судачит со сторожем, и тот сразу умолкает, когда к ним приближается лейтенант Барбентан. И никто как будто всему этому не удивлялся. Барбентан не замечал Дюрана, точно перед ним было пустое место. И без Дюрана достаточно хлопот: надо позаботиться, чтобы солдаты были расквартированы; заставить людей позатыкать все щели в помещении, чтобы не продувало; посылать их пилить и колоть дрова, водить их на ученья, чтобы у них ноги не совсем разучились ходить; постараться убедить их, что лучше уж делать хоть какую-нибудь работу, даже нелепую, чем изнывать от безделья. Он решил никогда не встречаться и не разговаривать с ними по одиночке, — так лучше и для них, и для него самого. Надо еще хорошенько подумать, что хотел сказать тот солдат, который заговорил с ним в первые дни… Не провокатор ли он? Пожалуй, нет. Но надо держаться на расстоянии. Солдаты поняли: они боялись ему повредить. Только раз, когда совсем уже стемнело, на улице к нему подошел какой-то парень: — Извините, господин лейтенант… товарищи поручили мне передать… они не хотят, чтобы у вас были неприятности… все понимают… но если вам будет что-нибудь нужно, так мы…

Сказал и прошел мимо. Слова эти Барбентан будто услышал во сне. И он держал себя так, словно не разглядел, не узнал в темноте, кто с ним заговорил. Когда встречался с ним, думал: «Это он… а может быть, я ошибаюсь, — не он». Но Арман хорошо знал, что не ошибается. Таких широкоплечих рослых людей немного было в их части. Бланшар Рауль. Рабочий-металлист. Парижанин. В его личном деле указано — воевал в Испании. ПН, конечно. Барбентан никогда с ним не разговаривал. Но если они сталкивались на улице, у офицера билось сердце, а солдат отводил взгляд. Между ними была тайна, важная и опасная. Все идет так, как будто теперь уже больше ничего нет. Но нити не порваны. Нет, не порваны.

И вот при таких-то обстоятельствах произошло чудо: Арман чем-то полюбился полковнику. Все говорили, что полковник — старый дурак. Может быть, это было и верно. А все же его благоволение было забавно и в некоторых отношениях удобно. Должно быть, старика завораживала мысль, что лейтенант Барбентан коммунист. Просто завораживала. Есть ведь