люди, которых влечет к себе бездна, а для полковника Авуана коммунист — это, конечно, явление непостижимое, бездна. И, может быть, он хотел проявить отвагу, столкнувшись с таким непостижимым явлением, с таким тяжким грехом, может быть, хотел показать этой несчастной заблудшей душе, что он, полковник, совсем не такой человек, каким его, должно быть, воображает себе Барбентан с чужих слов; может быть, он хотел поразить своим великодушием эту заблудшую душу… может быть… Как бы то ни было, он всегда смягчал начальственный тон, когда разговаривал с лейтенантом Барбентаном, становился как-то проще. Впрочем, им редко приходилось встречаться. Все это было довольно странно. Как знать? Все издевались над полковником Авуаном, а может быть, он просто-напросто хороший человек. Люди зачастую находят самые сложные истолкования для самых простых вещей…

Война! Сплошная мерзость — их война. Но, может быть, и эта война окажется злом, из которого родится великое благо. Вон как в России все хорошо вышло! Они, видите ли, говорят, что в Финляндии у русских затормозило… Сами-то уж три месяца воюют и ни на шаг не продвинулись, а им подавай, чтобы русские за одну неделю прорвали линию укреплений, которая считается неприступной, ту самую, которую они все помогали возводить. Да и то, сколько русские уже прошли! А ведь до этого — Польша, Прибалтийские страны, и все в каких-нибудь несколько недель и без кровопролития. Ну, а что касается Финляндии, — погодите, погодите!..

Когда видишь все то, что сейчас происходит, многое становится яснее, и Арман говорил себе, — только бы Торез не попал к ним в лапы, а урок зря не пройдет. Вот какой оборот принимали его мысли. Когда Арман Барбентан думал о будущем, он прежде всего видел перед собой Мориса. Эх, если бы можно было увидеться с Морисом, поговорить с Морисом…

Из великого зла может родиться великое благо.

Как-то раз лейтенанта Барбентана вызвал к себе полковник по поводу земляных работ; побывав в ротной канцелярии, в которой Дюрана в это время не было (должно быть, укатил в Ферте), Арман вышел на улицу, встретил Ватрена и Готие и, перекинувшись с ними несколькими словами, направился в другой конец деревни засвидетельствовать свое почтение майору Наплузу; вдруг из переулка кто-то окликнул его. Там стоял краснолицый солдат с черными усами, одетый в теплую куртку из прорезиненной ткани с широким барашковым воротником, — имитация канадской куртки; он постукивал ногой о мостовую и хитро подмигивал, подзывая офицера к себе. Лицо его показалось Арману знакомым, и он подошел. Солдат нырнул в переулок, как будто хотел укрыться от посторонних глаз.

— Что, не узнаешь? — спросил он. — Ломбар…

Ломбар, Ломбар… Кто это? Ах да, член муниципалитета или что-то вроде в одном из восточных пригородов.

— А я и не знал, что ты в нашем полку, — сказал Барбентан.

— Брось заливать! — прыснул со смеха Ломбар. — Ты меня видел еще в Куломье, и даже нагишом. На медицинском осмотре встретились: меня как раз доктор выслушивал, а ты зашел к нему поговорить о чем-то. Не повезло мне: как ни пыхтел, как ни сопел, все-таки не освободили.

— Извини, что я не узнал тебя. Вероятно, как раз оттого, что ты был в костюме Адама…

Оба засмеялись. Но Арман чувствовал какое-то недоверие. Он никогда не любил развязной фамильярности между членами партии. Ломбар сразу пустился в пространные рассказы о своей полковой жизни. Он служил во второй роте под началом капитана Местра. — Это все свинья Авуан… Что ж, твой полковник так и не даст нам смотаться отсюда? Говорят, ты его любимчик…

Ну и язык у него, подумал Арман.

— Ошибаешься, — ответил он с важным видом, — подымай выше: мне сам Гамелен приятель…

— Шутки в сторону! Ну ладно, ты не можешь оказать мне протекцион? Больно охота драпануть из армии. Сдохнешь раньше времени в этом воинстве!

— Слушай, что ты таким грубияном стал? В ячейке, наверно, ты так не разговаривал. Нет, вряд ли я смогу оказать тебе такую услугу.

— Погоди, — сказал Ломбар, — я тебе покажу одну штукенцию…

Он вытащил из кармана сложенную газету. Это был «Попюлер». Арман удивился. Ломбар не дал ему даже просмотреть заголовки и ткнул пальцем в «хронику военной жизни» на последней странице. В заметке, напечатанной петитом[296], говорилось об их полке: Авуана обвиняли в невыполнении приказов военного министерства, так как он задерживает в части солдат призыва одиннадцатого года; затем выводили на чистую воду интендантского офицера, который наживался на солдатском рационе, кормил людей тухлым мясом и так далее. Ломбар хохотал во все горло: — Здорово, а? Крепко щелканули! Что скажешь?

— А ты читал, что напечатано на первой странице о Финляндии?

— Финляндия — дело пустое. Заметка-то какова! Разумеется, это я им сообщаю… Наловчился… у меня там есть приятель…

Барбентан поморщился: — «Попюлер»… как тебе не противно?

— Ну так что? А где ж, по-твоему, еще пропустят такие вещи? И как-никак удар по военщине. Наши-то господа офицеры читают «Попю», и полковник, и Готие, и прочие. Бесятся, гадают: кто это мог написать?

Арман покачал головой. Он бы на это не пошел. А может быть, он не прав? И как знать, уж не сказывается ли здесь его относительно спокойное положение. Ведь он все-таки офицер. Иногда трудно разобраться, что хорошо, что дурно. Но уж, во всяком случае, если выбирать между полковником и Леоном Блюмом, полковник лучше. И Арман сказал: — Ты разве не понимаешь, что содействуешь их демагогии?

— Ну, чего там! Стара песня. «Юманите»-то уж нет! В новой обстановке нужна новая тактика…

И тут Ломбар привел цитату, заявив, будто это слова Ленина, но Арману цитата показалась странной. Однако он не успел спросить, откуда Ломбар ее взял: в конце переулка появился Ватрен. Собеседники отпрянули друг от друга.

Адвокат посмотрел на них, прищурив выпуклые глаза с тяжелыми веками: солдат и офицер разошлись в разные стороны, как будто между ними ничего и не было.

Ватрен пожал плечами: «Догадаться нетрудно, — подумал он, — это ведь не пустыня Гоби».

* * *

В полку росло раздражение против Авуана. Его ругали за все неполадки. За все придирки офицеров. За скверную пищу. За скверную погоду. За дырявые башмаки. Большую роль тут играли офицеры. Когда солдаты ворчали, офицеры все валили на Авуана. В разговорах между собой они честили полковника на все корки. К тому