же их возмущали последние циркуляры Даладье, где предлагалось отправить по домам всех лейтенантов запаса старше пятидесяти лет, всех капитанов старше пятидесяти пяти и майоров старше шестидесяти лет… Да-с, очень просто: всех отправят восвояси. Но Бозир успокаивал: это только пугают, мало ли было всяких циркуляров… мыльные пузыри, только и всего. Можно спорить, пустить в ход связи, у кого они есть… Нет, право, кто же тогда у нас останется? Готие это не коснется, а Местра — пожалуй… О Сиври говорить нечего. Больше всех возмущался майор Наплуз; он метал громы и молнии. Он подписал обязательство на все время военных действий — и знать ничего не желает. Никакая статья этого обязательства не предусматривает одностороннего его расторжения. Это просто нечестно.

— Сообразно с этим я распорядился своими делами. Жена и дочь переехали в провинцию, сняли дом; когда я уезжал, они там устраивались, делали покупки, вошли в большие расходы, — не могут же порядочные люди жить кое-как, перебиваться со дня на день… А теперь извольте-ка!

— Пенсия-то у вас остается, господин майор, — заметил Ватрен.

— Ну вот еще! Какое же сравнение — пенсия или жалованье майора действительной службы в военное время плюс всякие надбавки. Нет, Ватрен, вы меня удивляете, просто удивляете! Вы ведь юрист, могли бы, кажется, понять. Ну вот, например, коммерсант заключил контракт на поставку каких-нибудь товаров; так пусть даже цены на рынке повысятся, все равно он обязан соблюдать условия контракта. Или биржевик купил акции с уплатой в конце месяца. Что ж, по-вашему, придет срок платежа, а он скажет: я передумал?

— Армия — не биржа, господин майор.

— Нет, конечно. Но и на бирже и в армии слово есть слово.

Однако и Ватрен не очень-то доволен. Бог мой, он, разумеется, не так уж жаждал контузии и ранений, но ведь он пошел добровольцем, ему казалось невозможным сидеть спокойно в судебной палате, когда страна ведет войну, и вот нате вам… А еще эти дурачки из «Энтрансижана» протрубили в газете о том, что он пошел на войну добровольцем. Кто их просил? В хорошенькое положение они его поставили. Вот так герой: прогулялся в Мюльсьен и вернулся!.. Ватрен чувствовал, что становится смешным. Он сказал об этом Готие.

— И что за странность такая, дорогой мой? Если все мы, как вы говорили, значимся в списке «Б»… так почему же нас решили демобилизовать?..

Они разговаривали в бистро, на площади. Из окон видна была чугунная колонка фонтана с заснеженным бассейном и стоявший около нее понурый осел, запряженный в тележку. Хотя был час аперитива, в бистро почти никого не оказалось, только в углу сидел Дюран, который лишь слегка приподнялся, когда вошли офицеры.

— Не говорите так громко, — вздохнул Готие, по привычке приглаживая пальцем слева направо зачес на лысине, и вздернул плечо, указывая на шпика. — Ведь я вам сказал только то, что сам слышал. Но вообще это довольно понятно. Во-первых, циркуляры издаются для массового применения, а те, кто состоит в списке «Б», — это все-таки исключение.

— Ах так! Все-таки!

— В армии оказалось много лишнего народу: военных действий нет, значит и убыли нет. Война идет не так, как воображали в генеральном штабе. Так зачем же нести огромные расходы? Вы представляете себе, сколько получает такой вот старичок, как Наплуз? Немудрено, что он цепляется за свою должность… А что касается списка «Б»… — Готие покосился на Дюрана, — тут можно предположить, что самое понятие о подозрительных, которых нельзя выпускать из армии, изменилось сообразно обстоятельствам. Люди были опасны, по мнению генерального штаба, в тридцать шестом, тридцать седьмом, тридцать восьмом году — их занесли в список. А нынче только одна настоящая опасность — большевизм… Так что теперь и не страшно возвратить их в ряды гражданского населения…

А как же Готие попал в список «Б»? Сам он этому как будто не очень удивлялся. Спрашивать у него было неудобно. Он давал понять, что тут замешаны англичане, но что это значило? Разумеется, совершенно ясно, что Лондон оказывает политическое давление в отношении выбора министров, особенно теперь, когда вместе ведут войну, но не станут же англичане копаться в послужных списках французских лейтенантов! А интересно, сколько лет полковнику? Все молили небо, чтобы новые распоряжения коснулись и Авуана. Пусть бы его уволили в чистую. Из армии уже демобилизовали немало народу — квалифицированных рабочих по требованию оборонных заводов и тех, кто сумел словчиться. В штабе дивизии, в городе Мо, майору Мюллеру сказали: — Более чем вероятно, что другого полковника нам не дадут. — Вот как? Тогда кто же будет командовать полком? Все время носились слухи, что полк расформируют. Ну скажите, пожалуйста, чепуха какая! Только что сформировали — и уже собираются расформировывать. Ну и кавардак! По сведениям, которые привез из Парижа главврач, Территориальные рабочие полки — ТРП — будут уже не Территориальными, а просто РП, и их пошлют в прифронтовую полосу; пускай там попляшут, как тот ТРП, который стоял налево от нас: его погнали в Арденны, — говорят, из-за того, что в этом полку солдаты подняли бунт против офицеров… должно быть, это только первая ласточка. Ну, ладно, нас отправят, а как же «линия Авуана»? Придется бросить ее? Вот посмеются саперы! Получат от нас наследство — пускай приумножают!

Когда Марьежуль передал майору Наплузу эти сплетни, тот сказал доверительно, что, по его мнению, все идет от Мюллера. — Вы понимаете, доктор?.. Мюллер спит и видит, как бы получить полк. Авуана отчислят, меня опять на пенсию, а он будет исполняющим обязанности командира полка…

По мнению Наплуза, полковник Авуан все-таки приличнее Мюллера. Авуан хоть и выжил из ума, но все же с ним можно поддерживать знакомство. Правда, он другого круга. Но этот Мюллер! Вы еще его не знаете, дорогой мой. Из самых подонков! Вы и представить себе не можете, что вытворяют подобные мерзавцы в Индокитае… Как они там наживаются на колебаниях в курсе пиастра! И после этого мы еще удивляемся, что в колониях нас не любят!

Ну, а что ж война? Англичане заявили, что будут снабжать Финляндию военными материалами. Значит, это еще протянется. Вы же понимаете, при таких условиях ни у кого нет охоты возвращаться домой и сидеть у камелька. Ни у кого? Разумеется, я имею в виду нас, офицеров, — людей, для которых носить мундир было и остается делом чести.

А есть ведь и другого сорта