по созданию центрифуги в Колумбийском университете, «заметно задело» его, «и с этого времени он явно выказывал постоянную готовность выполнять распоряжения, но не считал своим долгом проявлять инициативу»[2178].

Наконец, Сцилард заявил, что Металлургическая лаборатория находится при смерти – ее услуги отвергаются, ее дух сломлен, – и провозгласил эпитафию этой организации:

Ученые раздражены, мрачны и не способны справиться с той ответственностью, которую возложил на них этот неожиданный поворот в развитии физики. В результате этого их моральное состояние ухудшилось почти до уровня безнадежности. Ученые пожимают плечами и механически исполняют свои формальные обязанности. Они больше не считают, что ответственны за общий успех этой работы. Состояние духа ученых, занятых в чикагском проекте, можно было бы почти точно измерять по числу окон Экхарт-холла, освещенных после ужина. Сейчас все окна погасли[2179].

Однако по крайней мере сам Лео Сцилард еще не кончил протестовать.

По меньшей мере один раз в течение войны Энрико Ферми проявил инициативу. Возможно, вдохновившись тем энтузиазмом в отношении производства оружия, который он обнаружил в Лос-Аламосе, во время апрельской конференции 1943 года он предложил – по-видимому, в частном разговоре с Робертом Оппенгеймером – использовать радиоактивные продукты деления, производимые в цепной реакции, для отравления продуктовых запасов Германии[2180].

О возможности применения радиоактивных материалов, произведенных в ядерном реакторе, в качестве оружия, комитет Национальной академии наук под руководством Артура Комптона упоминал еще в 1941 году. В конце 1942 года возможность создания такого оружия в Германии беспокоила ученых Металлургической лаборатории[2181], так как предполагалось, что Германия может опережать Соединенные Штаты в области разработки реактора на год или даже больше. Если реактор СР-1 достиг критического состояния в декабре 1942 года, рассуждали они, то в Германии такой реактор мог к этому времени проработать достаточно долго, чтобы создать чрезвычайно радиоактивные изотопы, из смеси которых с пылью или жидкостью можно изготавливать радиоактивные (но не содержащие делящихся материалов) бомбы. Тогда логично предположить, что Германия может попытаться нанести превентивный удар, если не по американским городам, то по самой Металлургической лаборатории. Руководителям Манхэттенского проекта казалось, что для противодействия разработке в Германии средств ведения радиоактивной войны – еще одному отражению в затемненном зеркале – необходимо изучить возможность аналогичных разработок в США. Комитет S-1 организовал для этого особый подкомитет, председателем которого стал Джеймс Брайант Конант, а членами – Артур Комптон и Гарольд Юри. Этот подкомитет начал работу где-то до мая 1943 года, а по всей вероятности – еще до февраля[2182].

Ферми наверняка знал о таких разговорах в Металлургической лаборатории. Однако предложение, которое он высказал Оппенгеймеру на апрельской конференции, отличалось от тех, по существу, оборонных соображений, своим явно наступательным характером. Вполне возможно, что одним из мотивов Ферми была научная осторожность: возможно, он задался вопросом о том, какие средства останутся в распоряжении Соединенных Штатов, если атомная бомба – которую нельзя было испытать экспериментально еще по меньшей мере в течение двух лет – окажется неосуществимой, и нашел ответ на него в мощном потоке нейтронов реактора СР-1 и его предполагаемых плодах. Оппенгеймер взял с Ферми слово хранить это дело в строжайшей тайне, даже большей, чем общая секретность Манхэттенского проекта. Вернувшись в Чикаго, итальянский лауреат потихоньку взялся за дело.

В мае Оппенгеймер приехал в Вашингтон. Среди прочих дел он рассказал об идеях Ферми Гровсу и узнал о существовании подкомитета Конанта. Вернувшись 25 мая в Лос-Аламос, он написал Ферми теплое письмо, в котором сообщил о том, что узнал. Он утверждал, что подкомитет был создан по требованию начальника Генерального штаба армии Джорджа Маршалла, хотя казалось гораздо более вероятным, что это направление исследований зародилось внутри Манхэттенского проекта. «В связи с этим я, с ведома и одобрения Гровса, обсудил с [Конантом] приложение [т. е. отравление германских продуктовых запасов], показавшееся нам столь многообещающим».

Оппенгеймер также обсудил идею Ферми с Эдвардом Теллером. Они пришли к выводу, что из имеющихся изотопов «наиболее перспективным кажется» стронций, вероятно стронций-90, который поглощается человеческим организмом вместо кальция и образует вредные для здоровья отложения в костях, откуда его невозможно извлечь. Теллер считал, что отделение стронция от других продуктов, образующихся в реакторе, «не представляет большой трудности». Оппенгеймер хотел отложить работу до «более позднего и безопасного времени», чтобы, как он сказал также Ферми, у них была «гораздо лучшая возможность сохранения Вашего плана в секрете». Он даже не хотел включать в ближайшие обсуждения Комптона. Подводя итоги, он писал, в частности:

Я рекомендовал бы по возможности отложить это дело. В связи с этим я думаю, что нам не следует пытаться осуществить такой план, если мы не сможем отравить такое количество продуктов, которого было бы достаточно для смерти полумиллиона человек, так как реальное число жертв с учетом неравномерности распределения, несомненно, будет гораздо меньше[2183].

Ничто из сохранившихся документальных свидетельств не иллюстрирует нараставшую кровожадность Второй мировой войны ярче, чем то, что Роберт Оппенгеймер, неоднократно объявлявший себя приверженцем ахимсы («это санскритское слово обозначает непричинение вреда или боли»[2184], – объяснял он сам), мог с таким энтузиазмом писать о подготовке к массовому отравлению целых пятисот тысяч человеческих существ.

Во всяком случае, середина 1943 года была временем сильного беспокойства среди ученых-атомщиков, которые видели, что нацистская Германия начинает проигрывать войну, и чувствовали ее отчаяние. Предполагалось, что Манхэттенский проект произведет атомные бомбы к началу 1945 года; если бы Германия начала исследования деления аналогичного масштаба в 1939-м, можно было бы предположить, что ее бомбы уже почти готовы. 21 августа Ханс Бете и Эдвард Теллер писали в памятной записке:

Недавние сообщения, как появившиеся в газетах, так и полученные от секретной службы, дают понять, что Германия может обладать мощным новым оружием, которое, как ожидается, будет готово к применению между ноябрем и декабрем. По-видимому, такое оружие со значительной вероятностью может быть трубным сплавом [т. е. ураном]. Нет необходимости описывать вероятные последствия этой ситуации, если она окажется реальной.

Существует возможность, что к концу этого года у немцев будет накоплено достаточное количество материала для изготовления большого числа устройств, которые они используют одновременно против Англии, России и нашей страны. В таком случае надежда на какие-либо ответные меры была бы невелика. Однако также возможно, что они будут производить, скажем, по два устройства в месяц. Это поставило бы, в частности, Британию в чрезвычайно серьезное положение, но позволяло бы надеяться на ответные меры с нашей стороны до поражения в