– Ты явно не понял меня…

– Или вы меня, брат-капитан. Простите, но я возвращаюсь.

Раздался мерный грохот приближающихся шагов. По их темпу Кериллан понял, что это брат Аксиларий.

– Повезло мне проходить рядом, и краем уха услышать ваш разговор. Что я вижу? Прямое неподчинение приказам, воин? – голос капеллана был суров, словно зимние ветра. Сейчас с ним говорил именно один из духовных отцов Ордена, но не близкий друг. Впрочем, Кериллана это ничуть не смутило.

– Уж перед мной этот спектакль можно и не разыгрывать, братья. Как Его Чемпион, я прекрасно знаю о своем положении внутри иерархии Ордена. Вы не имеете прямой власти надо мной. Конечно, это не означает вседозволенность…так или иначе, я готов отчитываться перед магистром Аралехом, при условии, конечно, что мы все переживем ближайшие дни. Ещё раз прошу прощения.С этими словами Кериллан уважительно поклонился и вышел. Ни капитан, ни капеллан не пошли за ним следом, даже не шевельнулись.

– Своенравный мальчишка.

Капеллан, ещё облаченный в свои жуткие доспехи, сложил руки на груди.

– Такова цена огня, что пылает в нём, не сомневаюсь. Будь он простым, послушным воином, то едва ли бы мы так им восхищались. Его непримиримостью к врагам, его мастерством. Верно, брат-капитан?

Сатурас раздражительно махнул рукой.

– Пустое. Пусть делает, что хочет, однако передай ему, что до утра я жду его возвращения – иначе мне действительно придется придумать для него какое-нибудь наказание. Если, конечно, мы вообще переживем ближайшие часы.

За окнами уже сгущалась ночь, когда Лукулла закончила инвентаризацию одного из малых складов монастыря. Несмотря на свою относительную известность, он никогда не испытывал недостатка в послушниках, оставаясь при этом довольно древним творением. Довольно скромный снаружи, монастырь святого Себастьяна уходил на несколько уровней вниз – Лукулла подозревала даже, что эти туннели более глубокие, чем кажутся. В конце концов, насколько ей известно, Экклезиархия заложило эти стены и катакомбы почти тысячелетие назад, а то и больше.Уже на втором уровне туннелей редко бывали обычные послушники, так что Лукулла после общей уборки направилась именно сюда. Тому, как тут всё устроено и как следует работать с имуществом великой Церкви Бога-Императора её научил преподобный Робар – заместитель Антонио. Лукулла и раньше испытывала бесконечное благоговение перед служителями Экклезиархии, но отец Робар произвёл на неё особенно приятное впечатление. Он оказался с ней в меру строг и суров, но всё же охотно, с почти нескрываемой отеческой любовью объяснил ей всё, ответил на все волнующие её вопросы и постарался утешить. «Он знает о моем муже от преподобного Антонио», моментально поняла она.

– Вечный Император со всеми нами, дитя. Позволь тревогам пройти мимо тебя. Они лишь шелест ветра перед лицом могучих гор.

– Благодарю вас, преподобный… однако скажите, что случилось с Белой Гаванью? Она пала, или ещё держит натиск Врага?Морщинистое, седобородое лицо пожилого священника изменилось, и Лукулла всё поняла, несмотря на то что Робар попытался сказать:

– Брат Антонио запрещает нам делится с вами новостями из внешнего мира. Прости, дитя… это не мое решение.

– Да…я…я понимаю, отец.

Они отвернулись друг от друга, охваченные скорбной болью. Лукулла видела, что преподобного мучила совесть, отчего она ещё больше прониклась к нему уважением и любовью. При мысли о Марке её сердце сжималось, однако она не давала волю отчаянию. «Он мог выжить. Мог. Война – явление, лишенное порядка, непредсказуемое. Может, он ушел в подполье, или лежит, раненный, в колонне, возвращающейся в Атоллу… Нет, я должна сделать всё, что в моих силах, ради наших детей и этого храма, что милостиво приютил нас. Грозный Владыка, не оставь своего верного слугу, Марка Дугала, где бы он ни был».

– Через два часа должен приехать ещё транспорт с беженцами, – отвлёк ей от мыслей голос отца Робара. – И я буду обязан принять его. Антонио, мой верный брат и друг, уже слишком стар, чтобы заниматься таким количеством дел. Мне остаётся лишь молить Владыку о его здоровье, и всеми силами стараться облегчить его непростую ношу.

– Ещё беженцы? Кто-то ещё смог вырваться? – спокойно спросила Лукулла. Над её головой горела тусклая белесая лампа, освещавшая совсем крохотное пространство вокруг себя.

– Да… с северных территорий, из тамошних небольших поселений. И да простит меня Владыка, но я все же нарушу наказ своего настоятеля и брата… Война вплотную приблизилась к землям нашего монастыря, Лукулла, – он впервые за всё время их короткого знакомства назвал её по имени. – Сегодня прогремела страшная битва у стен Атоллы. Как я слышал, наши доблестные защитники отразили атаку, но мне что-то не показались эти новости слишком утешающими по своему тону. Что-то здесь неладно… Но держи рот на замке, ладно? Я вижу по твоим глазам, дитя, что тебе можно доверять, и ты не станешь распускать ненужную панику. Наш монастырь всегда будет стоять оплотом святости, символом защиты всех Его детей, вне зависимости от возраста, пола или происхождения. Запомни это. А теперь давай вернемся к твоему обучению…

Однако после ухода отца Робара, Лукулла все же в первую очередь занялась уборкой. В этот отсек склада никто не входил минимум несколько месяцев, а то и больше. Ей было страшно представить, что происходило ниже.

Перебирая плотные деревянные ящики, достаточно прочные, чтобы ими, пожалуй, легко можно было проломить кому-то голову, Лукулла ненароком прочла на них надпись, выведенную на Нижнем Готике. «Лазпистолеты», а рядом дата. Им всего около шести лет, почти только что с мануфакторума. Лукуллу это заинтересовало, но не более того. Полчаса позднее она убрала эти ящики на подобающее им место. Конечно, ей до сих пор было неприятно чувствовать себя настолько уязвимой и оставаться без какого-либо оружия, но нарушать приказ преподобного Антонио она совершенно не хотела. Этот человек с редкой на Сераписе милостью принял их, почти беззащитных, и она не обманет его доверия. С другой стороны, говорил в ней лукавый голос, пропажу всего одного пистолета заметят очень нескоро, а его самого довольно легко спрятать – да хотя бы в складках одеяния… Нет, нельзя. Нарушать прямой наказ, и уж тем более красть у Церкви – серьезные грехи. Она не пойдет на это.