с америкашкиным флотом, только удлинив цепочку на звено-другое. Я тогда, само собой, ещё не родился, но план их мне смешон, быть может, я не знаком с реалиями империи после Парижского трактата, да и вообще после отмены рабства, но разить царя «Алисой в волшебной стране» — это, я вам скажу, уровень, как ни посмотри. Он тогда переводил с английского Кэрролла, когда его угораздило своротить на японский, ума не приложу, так, по намёкам только соображаю, что он от гона Третьего отделения куда-то к Владивостоку и дёрнул, ну а там уже понятно. Как он примкнул к вражеской армии, вот вопрос, хотя, если он в этом регионе уже восемьдесят лет, то кто ему враг, тем паче что война-то с США, а мы им здесь не союзники, там, в Европе, надо думать, ещё не всё кончено.

Ладно, там генерал Макартур ворочается на выброшенных волной водорослях по наши души, спит и видит свои триумфы, я их как-то, не знаю как, отодвигаю, дед Гоша и вовсе приближает ему жопу, видимо, япошки, когда брали его переводить защитную речь, были не в осведомлении о старом фиаско этого революционера, да и сейчас нет, так глубоко кто отсюда может копнуть?

Череп себе прострелить я уже не могу, броня, но, как всё это в очередной раз надоест, подумываю шмальнуть через глазницу, может, напротив жерл моих они титан в обеих кристаллических модификациях и не вставили, там же всякие другие взаимосвязи.

Дело наше правое, я всегда недолюбливал Новый свет, так долго открывали свой второй фронт, сукины дети, пусть лучше желтопузые тут у себя спразднуют, а как они на СССР станут скалиться, я себя уж точно кончу, изыщу способ и, может, весь труд Жоры, пока ещё не тиражированный, с собой заберу, тогда они лётчиков херушки уговорят разбиваться. Всё просто, надо только знать систему. Зовут меня всё ещё Михаил Югов.

— За окном разыгралась метель, фонари светят совсем не так, как били они тьму в моё время. Да и тьма больше не является прибежищем того, что играет большую роль в выживании. В студии тихо, только обивка микрофона потрескивает от разрядов статического электричества. Через открытую дверь видны отблески новогодней гирлянды на лакированном паркете коридора. На свисающих со свода колонках пыль и следы пальцев, пробовавших её. В зеркалах с моего ракурса ничто не отражается. Кресло гостя через пульт от моего повёрнуто спинкой. Вязаная шапка, поверх которой я надеваю наушники, прицеплена на кактус, за жизнь которого в настоящее время ведётся борьба. Уборщица — мой компаньон по вечерам — уволилась. Клетчатая рубашка с всегда закатанными рукавами не на мне, не греет. Тихо. В проводах ничего нет, совсем ничего. Снег кончился. Тихо. Мы продолжаем нашу кампанию.

Подполковник был один, прочувствовал эти новые вводные, на которых предстояло строить стратегию, развивать движение и служить Отчизне. Все ушли, вон просека между стволами, теряется в ночи, теперь бивак на её конце, а дорога и близко не закончена. Вид сверху, огненный круг, и тёмная масса отдаляется от него, торя путь в сугробах, в их холмах, точь-в-точь обмороженные французы отступают на запад, но у его молодцов лица не такие синие, хотя сейчас он уже ручаться не может.

Порешить графа теперь его святая обязанность и одновременно светлая грусть, отчасти надежда, отчасти объяснение того, почему ему не сесть под липу и не заснуть вечным сном, при полном параде, отвязав и пустив коня по следу отряда, положившись на волны мороза, его особого универсума в лесу. Гонцы вернутся и найдут его, холодного и с добрым лицом, всё всем простившего.

На суках висели тулупы без рукавов, треуголки, которыми раньше прибивали к макушке пуховые платки, фляги, многие прострелены и с застывшими каплями на кромках отверстий, почти оторвавшимися, обмотки, будто здесь разделывали мумий, скифских, запаянных по особому рецепту, драные гусарские лосины, поляна опущена на уровень ниже наста, прилегающие участки прошиты шагами, на месте палаток купели, костры затухают один за другим, тьма надвигается сломить его, наддать ещё тоски, найти и себе, и ему применение… Он начнёт с его комнаты в пещере, погуляет внутри во славу русского оружия, а там поглядим, только б дождаться рассвета, красного на белом, теней от стволов столь агатовых, что он как будто будет ходить по шкуре гигантской и нездешней зебры, давно переставшей дышать.

Иессеев тяжело прибрёл к скале и увидел дозоры, ребята стояли на разных точках, высоких и низких, сияя кто гербом «Погоня», кто гвардейскими орлами на топорах, кто двуглавым с факелом и молниями, гренадками о трёх огнях, контролируя подступы. На него демонстративно никто не обратил внимания, в проёме сидел сам граф. Он сразу посмотрел с жалостью, о ничтожество, порывисто к нему сбежал, поднял руку, и они опять стали смотреть вдаль.

— Que leur avez-Vous dit [351]?

— Le même chose que Vous, mais Vous m’ecoutez trop inattentivement. Il est temps de regarder la vérité en face, lieutenant-colonel, Vous Vous êtes laissés trop emporter [352].

Однажды дом его родителей посетили полулегендарные братья Иессеевы, и каждый высказал нечто насчёт младенца, а один, вроде, дал рекомендацию, как его назвать. Они держались благожелательно и вряд ли подразумевали что-то кроме некоего своеобразного благословения. Когда он оказался в отряде норвежских партизан, то впервые подумал, что, кажется, сработало, взрослая жизнь начиналась не совсем уж банально. Прихотливые перемещения, где один из пунктов всегда нора, на собраниях одни бородатые мужики в своём, присваивается и считается казённое тоже, у всякого собственное видение исполнения и свой почерк. Рябой молчун из «Большевика Заполярья» не уходил из-под откоса без колёсной пары, от моста уходил, но страдал. Вообще тесная связь со шпалами и перевозками по тем, сама пространственная структура бытия диктовала им план, в затяжном и узком слабое место прослеживалось практически везде. Викинги почёсывали шапки, родина взывала к их смекалке и индифферентности и более ни к чему. Ходили слухи о пытках, гестапо дышало к ним неровно из своего тупика, но очевидцев не было, а потому не так слабела мотивация.

— Нет, нет, — егерь метнулся к нему, но сектант ударил ему в лицо кулаком, он упал, не имея сил тут же подняться.

Это понятно, ведь сложно представить, когда адепт того, что отделилось от основного и без того сырого направления и теперь противостояло ему, добиваясь ещё большей странности и подлости, мог бы допустить, чтобы конфидент ужаса, которому предназначена жертва, не получил её вовсе. Долго смотрел ему в глаза, потом махнул