всё и случилось. Как часто приходила лодка с едой, водой и прочим необходимым для нас и Клауса, мы не знали, однако она однажды не привезла ему бигудей, подтираться, что обнаружилось уже после. У француза с собой имелись страницы какой-то рукописи. Хранитель — вот какая у него была мотивация.

Ещё раз. Второй круг. Утром, в час неспокойного моря, он явился с автоматом и потребовал у Жана папку. У него вышла гигиеническая бумага, а от морской воды, которой он пытался ту подменить, на понятном месте возникло раздражение, такое, что он не мог даже нормально сидеть за обеденным столом в капитанской каюте. Жан не отдал, сказавши, что сам подотрётся ею, когда в Каскадных горах перед ним встанет вопрос, чем, рукописью или американским паспортом. Тогда надзиратель забрал его наверх. К своему стыду должен признаться, что фашист в моей душе завидовал и тогда, всё-таки этот натисоциализмус затягивает, меня и эта их ненависть к литературе весьма прельщает. Вниз бедняга был брошен уже мешком с переломанными костями, но творение осталось неприкосновенно.

На другой день он спустился сам, под дулом приковал нас наручниками к вентилям и начал обыск. Я с жадностью перенимал все его движения, как склонялась голова в шлеме с маркировкой Heers, надо думать, он тяжёлый и крепкий, как он ходил и хмурил брови, тупой как глобус, тубус для фильтров к противогазу бил в ляжку, подволакивал обе ноги, куртка М-35 нараспах, анус его и межножье сжигал жар, форменные брюки Steingrau уничтожали желание жить, в идею он уже не верил. Фиаско, надзиратель очень зол, несколько раз ударил Жана и нас с Евгением и убрался.

Весь следующий день он отсутствовал, как и свежий воздух, а от этого чрезвычайно путались мысли. Но мы были рады и тому, что давеча он соизволил снять с нас оковы, что, вообще-то, в очередной раз доказывало его профнепригодность.

Явился на третий, весь не в себе, в необычайной ярости, не думая ни о каких мерах, автомат болтался через плечо, как авоська, даже не направленный в нашу сторону, так и хотел крикнуть ему: прострели всем нам ноги, а потом уже приступай. Но он был одержим лишь одним желанием найти страницы и совместить их со своей поражённой промежностью, проклятый дристун.

Родился, небось, в 15-м году, сразу после «Атаки мертвецов», формировал ход своих мыслей и закладывал решимость в кайзеровской Германии, в Веймарской республике при Эберте уже пошаливал, но так, безыдейно, чуть не смотал в Африку, чуть не вступил в НСДАП, чуть не пошёл в рейхсвер, жал стоя на Баденской химической фабрике, мать уже не чаяла внуков в его двадцать пять, хоть бы не сел, прибился на верфь Lürssen, дядя похлопотал, до войны работал в Лимвердере, там, видимо, осознал всю прелесть приспособленчества, да и понятно уже, что в Берлине обосновались плотно, если воду не мутить с кем посильнее, то вообще навсегда, а они-то саму Германию хотят раскрутить на главенство, приуготовляются, таким можно послужить, словом, дерьмовый немец. Безалаберность его и сгубила, и дискредитировала в его лице весь пучок правых идеологий, но не сбила меня с Моего Пути.

Евгений, оказавшийся очень лихим человеком, едва сраный фашик повернулся спиной, набросился и, ударив его по голове, схватился за автомат, немец не выключился из борьбы, но американец тут же со всем и покончил, сметя в ведро очередную биографийку.

В тральщике мы сидели два месяца. Сейчас же со мною всё хорошо, несу службу в том же месте, где был до плена.

Галчонок, ещё прошу тебя сфотографироваться вместе с Серёжкой и свастикой и прислать мне карточку, а также, по возможности, карточку мамы в форме инструктора гитлерюгенда.

Целую вас всех и очень люблю.

Евгений Пантелеймонов.

— А между тем, уважаемые радиослушатели, кое-куда кое от кого поступили и жалобы, и не только на предмет личности вашего покорного слуги. Мы, оказывается, многих задели своим невинным и монотонным бубнежом, ставящим под сомнение справедливость текущего положения дел. Ну вот, например, некто Аглая С. прислала в соответствующий Комитет девяносто шесть обращений с практически одинаковым текстом: «Иегова Ослушник заповедовал нам бить своих, чтоб чужие боялись, а Флор и Лавр Окольносмотрящие — бить чужих, когда свои все сдохнут от побоев. Так вот, я как неполная жрица Бармалейской церкви на искусственном пару заявляю, что пятьсот шестьдесят ходящих подо мной послушников получат прямой приказ действовать, если радиовещание с полей атеистической кампании и радиовещание в принципе не будет прекращено». Или вот, любопытный образчик угрозы, которая не подлежит уголовному наказанию, потому что первое — для этого она должна вызывать в угрожаемом страх, опасение; второе — угрожающий должен обладать ресурсами для воплощения угрозы в жизнь; черница Примадонна из Клеточного скита в Отдел внешних связей Низкокровавого митрополичьего округа: «Передайте ему и всему коллективу, что, на свет они полетят или на тьму, везде будет ждать одиннадцатый легион ходячих мертвецов с самыми серьёзными намерениями». Или вот, какой-то джентльмен, пожелавший остаться инкогнито, публикует в газете «Реклама» следующие лозунги: «Хочешь остаться в загробной жизни без внимания? Тогда присоединяйся к атеистической кампании». «Хочешь, чтобы некого было в Ад за пивом послать? Тогда продолжай словам Вадима-проклятого кивать». «Хочешь, чтоб твоя кровь пошла в тлен, а не в начинку просвирок? Тогда продолжай слушать бред из невидимых дырок».

По команде ультразвуком русские восстали из земли, размётывая дёрн, побежали на врага, работая пустыми ладонями, не сжатыми, ускоряя все свои движения, с каменными лицами и полнящимися ненавистью глазами. Наблюдающим это французам всё сразу предстало монохромным. Преобладали оттенки сырой земли и замаранных травой синих уланских мундиров. Другой отряд появился из бора слева, приземлился на ноги перед товарищами и усилил волну. С места в карьер, ещё было слышно, как стволы со свистом разгибаются; кубические сажени азотно-кислородной смеси вдруг сделались полны партизан. Справа появился табун, одни вороные, будут топтать всё подряд, а если нет? а если их и не перестрелять, и почему до сих пор никто не стреляет? Оглядывались друг на друга, гренадёры на драгунов, устаёт ли их удивлять Россия? За двадцать шагов партизаны достали пузыри со схваченными бечёвкой горлами, швырнули в них, всё долетело, взорвалось, и стало понятно, что внутри нечто смрадное, по-маленькому напополам с по-большому, кони почуяли вонь и начали отворачивать.

После всего на своде неба, проглядывавшего сквозь лабиринты ветвей, зажигались талые, неверные звёзды. Вечерело, как, бывало, уютно вечерело при домах всех, кто задумался об этом тогда; у каждого имелся свой уголок в душе, куда ничто из теперешней жизни не допускалось. Партизанский бивак разбит в лесу, и