и побежал» — азбукой Морзе оптические приборы для регулирования движения транспорта практически во всех европейских столицах и, сюрприз, в австралийской Канберре. «Рептилоиды не пройдут, пока здравомыслие безбожника тут» — брайлем на перилах большинства подземных переходов пока только Москвы, но готовятся нанести на перила ещё двенадцати городов мира. «Рекомендация полюбить врагов доносится из уст окровавленных снеговиков» — специальной краской, активирующейся от движения основания, нанесено на шлагбаумы практически во всех странах Южной Америки, за исключением Суринама, где с недавних пор шлагбаумы запрещены, но там, в качестве компенсации, разместили на хвостах всех имеющихся в стране вертолётов. «Но из сопла яркий свет доказал, что их там нет» — олимпийская команда по скейтбордингу Новой Зеландии нанесла на свои боевые кленовые. «Понятно для всякого, где дело строится, вредят одинаково: сектант и пропойца» — пароль на англоязычной раскладке от авторов и правообладателей, распространяющих код по копилефту. «Сектант — капиталистический петрушка, а безбожник — в руках самого себя игрушка» — размещено на водолазных костюмах ныряльщиков-ама японских префектур Тиба и Кагосима. «Кровь патриота стекает по штыку, а кровь сектанта дают слизать щенку» — ключевая метка после знака решётки у некоторых сообществ, в том числе двух самых крупных, участвующих в движении за права животных. «Скептик узнал, что проспорил щелбан, а сектант вдруг понял, что он еблан» — зашифровано трёхроторной «Энигмой» и в таком виде разослано в четыреста семнадцать газет по всему миру и напечатано в ста сорока шести из них с призывом к читателям о расшифровке.

Один день, конец августа, светлое время идёт на спад. Под берёзой на высоте стонет раненый герой, уже без признаков принадлежности к Рейнскому союзу, Варшавскому герцогству, Франции или России. У него картечь в желудке, в комке нервов, кожа на лице опалена, голова не покрыта. Действо на дюнах в абсолютной панораме многими верстами ниже, для него уже не более чем автоматическое движение. Досадно, что здесь оказался, а это, как ни крути, рост над самим собой, ведь ещё вчера он был горд и подстёгивал себя всякими патриотическими максимами, не ходил к костру, настраивался под открытым небом, под здешними созвездиями, и их привязывая к земле, но не видя самообольщения, своего вслед за всеобщим. Мимо проскакали уже все, кто можно — Горчаков, Иессеев, Карпов, Мюрат, Неверовский, Раевский, Жюно, Даву, Понятовский, Ней, Беннигсен, Багратион, Тучков, Дельзон, Дессе, Воронцов, Компан… Кунсткамера, на счёт него никто, само собой, даже не охнул, но смотрели сочувственно. Багратион на ходу швырнул флягу с коньяком, он подполз к ней и швырнул тому в спину.

Внизу гремела канонада, облака дыма до того пополнялись, что, кажется, от русских орудий он не рассеивался вовсе. Смутно виделись возникавшие над холмами головы либо в бинтах, либо под прихотливыми и редко когда повторявшимися уборами. Фронтальная атака, прорванный редут, вюртембергская пехота на подступах к флешам. Через лужи переброшены мостки, трупов уже покров, носильщики раненых спотыкаются и проклинают социологов, что были внутри этой операции ещё до её начала.

Форсируют Колочу между двух Смоленских дорог… кто? Ему неведомо. Сделал ли он своё дело? О да, причастившись сразу перед этим иного взгляда на мир и иных возможностей. Например, пришлось забыть имя и никогда не претендовать на другое, а это так заманчиво — выбирать самому после столь безапелляционной вивисекции, иными словами, оправданности.

За русских болеют их сограждане, чья земля попрана, это даёт ощутимое преимущество. Их не ударят сзади коромыслом и не пырнут вилами, если не будут одеваться как французы, не утащит в колодец старинное заклятие сродни песням ундин, выныривающих в смородиновых кустах над берегом, срывающих губами ягоды и исчезающих бесшумно.

Проклятый балаган никак не кончится, хоть его собственная жизнь к нему и привязана сейчас определённым образом. Скорей бы, думает он, скорей бы. Дробь в брюхе только так выглядит, кровавое пятно уже не расползается, и то, и другое — бутафория, алиби, отбивка любопытного взгляда. Пусть августа 26-го дня таковые в рядовой трагедии и маловероятны, но в этом-то и есть ваша ошибка, суки, генералы зассатые, отмеченные участники наполеоновских войн, да вы один большой анекдот об эсхатологии безо всякого только перехода в новое состояние и тем паче качественное.

Иессеев пребывал словно под гипнозом, убитый сочетанием слов, почти не повторявшихся, что, насколько он понимал, как раз для введения в транс было чрезвычайно нехарактерно. Сидел в сугробе под ольхой не в силах подняться, хоть уже и не чувствовал задницы, не чувствуя, однако, и этого. Граф ушёл вглубь стоянки, собирая вокруг себя всё большую массу его людей и проповедуя им нечто иное, не из своего сочинения. Попытался протянуть в ту сторону руку, чтобы кто-то помог подняться, хотел уже хотя бы простонать, но не смог, а его образ в их головах сейчас просто свинчивали, насаживая гроздья иных. Круг единомышленников перековывался в эллипсоид врагов, антипатичных тем только, что не заметят его, когда им можно будет разойтись уже после всего, сейчас.

В открывшейся пещере преобладал кубизм и палитра ренессансных картин на библейские сюжеты из самых мрачных. Подъём по воздуху из чёрных гротов с мертвецами, один страстотерпец тащит другого между скал по колено в водах… Однако здесь же намонтировано и стимпанка. Локти труб с датчиками давления, зубчатые колёса, винты с лопастями, кран-балки на фермах, от них цепи с крюками, противовесы, странная цепляющая гармония, словно распятый на кресте космонавт с опущенным забралом, тем самым обезличенный. На многих деталях пропечатана литера «D». Могло появиться что угодно, и всё пришлось бы к месту — роза из камня, механизм от башенных часов, теннисный корт, Иисус у подножия амфитеатра, стачка с щитом из разводных ключей и пневматических ножниц по металлу, сцена из Шекспира, сцена из Донна, выступающий на спуске атомной подлодки президент, Никола Тесла между двух искрящихся шаров на шестах, танк с вращающейся башней, дуло его — вихрь; совершенная декорация «Боги и механизмы», на фоне которой всё терялось и в то же время каким-то образом оттенялось. Оба дали увиденному разную оценку, но не полярную.

Кого они искали, лежал распятым на алтаре, прикованный железными хомутами. Над ним низко висела гладкая прямоугольная метопа с две дюжины фортепиано, которая легко уничтожила бы и слона, а не то что малодушного сектанта с атрофированным двигательным аппаратом. Цепи были впаяны в углы плиты, и перекрестье их терялось где-то во мраке свода, потом концами, пропущенными через блоки, крепилось к поясу «паладина». Чем больше он отдалялся, тем ближе делался потолок.