Дым неожиданного воспоминания разъедал глаза и мешалвспомнить все до конца, до мельчайших деталей и полностью все реальные имена, атут еще отвалился угол комнаты, и сквозь языки огня нам открылось поле боя.Броневик разъезжал по всему двору и спокойно уничтожал медицинский персонал ипигмеев, а также сжигал и разрушал постройки. Гремела музыка: мерзавцыпрокручивали на ходу через проигрыватель модную в том сезоне песенку Фрэнка Синатры«Stranger in the Night». Филипп, хохоча, крутил турель пулемета, а Тедди снеясной ухмылкой выпускал из портативного огнемета струи горючей смеси. Третий,водитель, крутил баранку и то и дело прикладывался к бутыли метилового спирта,которую ему приволокли из госпиталя друзья. Все трое подпевали Синатре на свойлад:

Стукачи в ночи

Пока не дремлют,

Тихо, как сычи,

Копают землю.

Ну вот, пришла минута прощаться. Ну, мистер СЮ! Ну, товарищЮС! Ну, мальчики… Флаги ЮН!

Патрик стащил с ноги Штрудельмахера кованый башмак и шагнулк краю провала, я снял со стены саксофон (по всем законам драматургии в пустоммедицинском кабинете висел саксофон, который должен был сверзиться начью-нибудь голову) и тоже шагнул к краю провала. Броневик, конечно, притормозилпрямо под нашей развороченной комнатой.

– Пока, – сказали мы все трое, подразумевая этимсловечком, что разлука будет недолгой. Потом мы с Патриком ухнули в броневик, ия со всего размаху засадил саксофоном по голове Теодорусу, а Патрик ударомбашмака отправил Филиппа в туристическую поездку к берегам Стикса.

– Еще хлебнете, мужики? – С этим вопросом шоферМасляное Рыло повернулся к нам и даже удивиться не успел, полетел вслед задрузьями в соседние сферы.

Нога его, однако, ушла к педали газа, а руки конвульсивнозадергались на руле. Словно озверевший носорог, броневик пробил стену ипомчался по комнатам внутри госпиталя. С грохотом, с треском разламывались иразваливались палаты, перевязочные, кладовые и кабинеты этого еще вчера стольпрекрасного сооружения. Наконец мы ворвались в библиотеку, полки с книгамипоехали в разные стороны, а на меня с большой высоты полетел энциклопедическийсловарь на букву «Д». Перед ударом том раскрылся, и я успел заметить славную вбакенбардах физиономию Чарли Дарвина, который, конечно, никогда не подозревал,что внесет такой большой вклад в дело воспитания нового человека в России.

Очнулся я в красивых дымных сумерках. Догорали руиныгоспиталя. Вокруг помоста Метамунгву тихо бродил черный мерсенер, пробитыйдесятком стрел, словно святой Себастьян. Он спотыкался о трупы, галантнорасшаркивался «сорри, мадам», что-то напевал, прищелкивал пальцами, тихосмеялся каким-то своим мыслям. Наконец он облокотился о помост и спросилсидящего в дальнем углу грифона:

– Я извиняюсь, здесь цветных обслуживают?

Должно быть, им овладела предшоковая эйфория, и емуказалось, что он в каком-то злачном месте.

Вот я все видел правильно. Отчетливо видел грифона сжилистой голой шеей и с отвратительным красным наростом под клювом. Грифонничего не ответил истекающему кровью черному ландскнехту. Возможно, он думал,обслуживают ли здесь грифонов.

Я видел немало птиц вокруг. Вдруг шумно пролетела розоваястая фламинго. Куда они летят? Нетрудно догадаться, в детство, в странуфилателистов.

Затем на развалинах мусорного коллектора меланхоличнопоявились два прокурора в отставке, птицы марабу.

Чудом уцелевшая в побоище курица-мать Пегги вела высиженныхею крокодилят на вечерние купания.

– Эй, кореш, очухался? – услышал я слабый голос иувидел, что к капоту броневика привалился не кто иной, как ЯнШтрудельмахер. – Хочешь хлебнуть? – Закованными в собственныенаручники руками он протянул мне бутыль метилового спирта с эмблемой смерти наэтикетке.

– Как вы его пьете? – спросил я. – Ведь отнего нормальные люди слепнут.

– И мы слепнем, – смиренно улыбнулся Ян. – Ноесли в него поссышь, пить можно. Слепнешь, конечно, немного, но не совсем, ненавсегда. Вот сейчас, например, я тебя вижу.

– Ну, давай. – Я взял у него из рук бутыль ихлебнул. Запах был отвратительный, а вкуса никакого.

– Пей, Генок, и зуб на меня не держи, – сердечносказал молодой подлец Штрудельмахер.

– Ты хочешь сказать, что мы здесь все свои? Хертебе! – сказал я, но оторваться от зловонной бутыли уже не мог.

Вдруг кто-то шевельнулся подо мной и недовольно закряхтел:

– Ишь, хлещет! Между прочим, рядом с тобой тоже людилежат.

Это был Филипп. Я протянул ему бутыль, и он веселозаклокотал, сразу позабыв обиду.

Вскоре очнулись и остальные: Тедди, Патрик и шофер МасляноеРыло.

– Сейчас я вам еще метилки приволоку, – изъявилжелание Ян Штрудельмахер, упал на землю и довольно быстро покатился к руинамгоспиталя.

– Я смотрю, и среди наемных шакалов есть люди, –сказал я, – но вот вы, Теодорус, мне активно не по душе.

– Взаимно, – буркнул тот и бесцеремонно перелезчерез ногу Патрика.

– Осторожнее, хамюга, – сквозь зубы рявкнулТандерджет.

– От хамюги слышу, от хамюги слышу, от хамюгислышу, – завизжал старшой, словно торговка битой птицей на Привозе.

Шофер Масляное Рыло блаженно потянулся.

– Кончайте лаяться, мальчики! Сейчас я вам горяченькоговрежу!

Он включил проигрыватель. Двор огласился бодрящим маршем«Шестнадцать наций» в исполнении «Битлов». Под эти звуки из какой-то дырывылезли и построились остатки племени пигмеев. Потрясая своим сокрушительныморужием, они продефилировали вокруг помоста своего пропавшего божества.Кажется, они праздновали свою всемирно-историческую победу.

Затем появилось колченогое воинство ООН, еще не вполнеоправившееся от наркоза. Они построились вокруг флагштока, к которому подошелпрофессор Аббас с газетой «Русские ведомости» в руках. Как всегда, при видетакого трогательного международного сотрудничества я расплакался.