– Ну, ты ученый, Филипп! Смотри, тебя тут за ученостькастрируют!

– Ой, боюся! Ай! Ай!

– Мы с Яном эту клевую курочку заделаем, а тебеотхватят все хозяйство!

Все трое тут ужасно расхохотались и долго не могли успокоиться,били себя по ягодицам, вытирали слезы, даже икали. Они как будто даже забылипро нас, как вдруг христианский брат милосердия Алоизий Штакель не выдержалнапряжения и оборвал их смех своим высоким голосом:

– Гутен таг, господа!

В ответ на приветствие блондин-атлет, который вблизивыглядел гораздо хуже, чем издали, приподнял воображаемую юбочку и сделалкниксен. Другой наемник, жилистый субъект лет сорока с лицом узким, кактомагавк, отставил правую ногу и пополоскал воображаемой шляпой, ни дать нивзять мушкетер Дюма. Третий, однако, не стал ломаться. Он насупился, засунулбольшие пальцы за пояс и спросил по-французски:

– Кто тут главный?

Этот третий, массивный, корявый, с пучками седых волос,торчащих из складок кожи и из ушей, с седыми бровями, с дряблым зобом подкруглым, как колено, подбородком, выглядел бы почти стариком, если бы не еговзгляд, бездумный, как щуп миноискателя, но в то же время и неистовый по-рысьи,горевший рысьим неукротимым огнем.

Этот третий кого-то мучительно вдруг мне напомнил, что-тоочень далекое закружилось в голове… снег, солнечные квадраты, маленькиедорические колонны, лист фанеры, качающийся лист фанеры, вкус жареных семечек,удивление – откуда они взялись тогда, эти жареные семечки?… тогда и там?… – всеэто молниеносно пронеслось в голове, и следующей на очереди была догадка уж неиз жизни ли Тольки фон Штейнбока?… и дальше я бы узнал этого мерзавца, если быстрах за Машку вдруг не выдул из головы все воспоминания.

Между тем старший мерсенер хмуро и деловито говорил нашемустаршему:

– Вот что я вам, месье, скажу. Мы вашу богадельню нетронем, но этих жмуриков, – он показал на хирургические столы и каталки,стоящие вдоль стен, – этих мы заберем с собой. Нам платят за убитых ипленных дополнительное вознаграждение, вот в чем фокус. Мы всю ночь работали,расколошматили впятером целый полк голубых касок и своего упускать не намерены.Ясно?

– Нет, господа, раненых мы вам не отдадим, –возразил профессор Аббас. – Они нуждаются в лечении.

– Не отдадут, не отдадут, – горько заплакалблондин-атлет. – Плакали наши денежки, ребята…

– Не плачь, Ян, мы их попросим, – взялся егоутешать «томагавк», поглаживая по заду, словно бабу. – Мы их попросим:дяденька, отдайте жмуриков!

– Факк юорселф! – неожиданно взревел ПатрикТандерджет и выставил вперед, словно пистолет, свой длинный костистыйнос. – Линяйте отсюда, подонки, здесь операционная, а не «кошкин дом»!

– Замолчите, Патрик! – оборвал его шеф. –Извините, господа, коллега нервничает, но я вас убедительно прошу дать намвозможность закончить нашу работу.

Старшой с ухмылкой посмотрел на своих товарищей:

– Видали, ребята, какая пиздобратия, интеллигенция спростым народом и поговорить по-человечески не могут…

Он сказал это обиженным, даже жалобным тоном и вдругвзревел, взвыл с таким неистовством, с такой слепой яростью, что я снова почтиего вспомнил:

– Кончай их всех, ребята!

Мгновенно все трое разбежались по разным углам операционной,раскорячились и выставили вперед автоматы.

…а я почти его вспомнил, почти, почти… но больше уже невспомню, но больше уже не вспомню… еще мгновение, еще мгновение… и я останусьнеотомщенным, неотомщенным, неотомщенным… вот что я вспомнил, вот что явспомнил, вот что я вспомнил, но сейчас – конец!

– Стыдно, господа! – долетел откуда-то голосМашки, и она откуда-то вышла и проследовала по операционной своей весьмавольной походочкой, которая так чудно гармонировала с огромным рогатыммонашеским чепцом на ее голове. Эта походочка всегда меня бесила. Блядь! Такходят бляди! Товар предлагается желающим, все подчеркивается, все видно… Халатнадет на голое тело… ну, конечно – ведь жарко!

– Это не по-солдатски! – Она подошла кблондину. – Солдаты уважают хирургов! – Она подошла к«томагавку». – Любой солдат может попасть на стол хирурга. – Онаподошла очень близко к старшому и даже с улыбкой взяла двумя пальцами дуло егоавтомата.

– Гы, – вдруг хмыкнул старшой и как-то даже весьпередернулся от сладкого предвкушения.

– Помидорчик правильно говорит. Помидорчик оченьумный, – сказали блондин и «томагавк», приближаясь к Машке.

– Ладно, – сказал старшой кривым ртом, – херс вами, лепилы, штопайте ваших жмуриков, а мы продолжим переговоры спомидорчиком. Пошли, мадемуазель. – Он чуть подтолкнул Машкустволом. – Пошли, пошли!

И она пошла, а трое наших невероятных гостей двинулись заней, кривляясь, словно персонажи какого-то кошмара.

Она пошла, не оборачиваясь, словно меня здесь и не было.Спасительница, Юдифь, святая проститутка! Да почему же мне сейчас послано такоеиспытание Божие? Что мне делать?

Вот ведь в руках у меня оружие – хирургический скальпель! Ябросаюсь вперед, за мной Патрик, потом Нома и все наши. Мы можем их одолеть!Конечно, мы кого-нибудь потеряем, но не меня же, право! Ведь такого же небывает, чтобы мы потеряли меня?

А если никто меня не поддержит? Тогда меня прихлопнут, какмуху. Все мое геройство вылетит в трубу, и никакого толку – и Машку онииспоганят, и меня прихлопнут. Вернее, уже прихлопнули.

Да-да, меня уже запаковали в цинковый гроб и отправилисамолетом в Москву. При встрече тела в Шереметьевском аэропорту среди деятелеймеждународного отдела Красного Креста присутствовали безутешные родственники:Самсон Аполлинариевич Саблер, Радий Аполлинариевич Хвастищев, АристархАполлинариевич Куницер, Пантелей Аполлинариевич Пантелей и другие товарищи.Затем все упомянутые были преданы кремации, и память о них вначале обозначиласьнад Москвой игривыми завитушками, а потом растворилась в небе.

Господи, пошли мне сейчас священное безумие, испепеляющуюярость, назови это, как хочешь, хотя бы обыкновенным мужеством, но пошли! Ведьэти три триппера сейчас раздерут ноги моей любимой и по очереди пустят в ходсвоих вонючих дружков, а потом они еще позовут двух других из броневика, апотом кто-нибудь из них захочет повторить, а у этой старшей гориллы небосьвисит штука по колено…

Как долго ты соображаешь, как долго работает твое дивноевоображение!