Когда-то в позапрошлом мокром десятилетии Самсик Саблер,лежа за голландской печкой на продранной раскладушке, вообразил вдруг себяпоэтом и записал на манжетах нечто в таком роде:

Проклинаю, икаю и вою!

Затаиться, свернуться и ждать,

Чтобы в папоротниках и хвоях

Липкой гадиной жизнь продолжать,

Чтобы в древних гигантских секвойях,

Уцелевших в пожарах земли,

Никогда не встречаться с тобою,

Не пускать в ручейки корабли.

С кем – с тобою? Какие корабли? Какие ручейки? – уныломорщился поэт. Стих стоил бы по скромному подсчету двести старых рублей, будь внем хоть гран здравого смысла, не говоря уж о звонкой рифме, недюжинной хватке,самовитости, боевитости, этих неотъемлемых качествах советского стиха.

Позднее, уже в годы славы, скульптор Радий Хвастищевотказался в пользу секретаря МОСХа от соискания «Государыни» и получил за этопод мастерскую бывший овощной магазин. Оборудуя это помещение разного рода«станками», скульптор обнаружил в бочке довоенного еще рассола рядом снеразорвавшейся осколочной бомбой нижнюю челюсть небольшого, меньше человека,животного. Наверное, челюсть динозавра, подумал он и задумчиво глянул на глыбу голубоватогомрамора, полученного им недавно из Югославии в знак благодарности за статуэтку«Юность маршала Тито».

Пантик Пантелей и Арик Куницер никогда друг с другом невстречались, что неудивительно, но однажды ухаживали за одной и той же дамой,которая как раз отбывала в Соединенные Штаты Америки на дипломатическую работу.Провожая ее в дорогу, Арик полдня бродил среди портальных кранов морскогопорта, не смея подойти к белому теплоходу, где дама уже предвкушала себяамериканкой, и смотрел на шеи кранов, на длиннейшие эти шеи, на их медленноедвижение. Пантик тем временем, стараясь заглушить тоску по дипломатше и злоечувство к ее мужу, отправился в Зоологический музей и стал изучать жизнь наЗемле от ее истоков до нынешнего состояния.

Таким образом обнаружилась несомненная, хотя и очень далекаясвязь явлений: учебника дарвинизма, сопливого стиха, косточки в бочке срассолом, молодой дипломатши, портальных кранов, копеечного билета вЗоологический музей.

– Да что тебе дался этот дурацкий динозавр? – иногдаспрашивала меня Машка.

– Глупышка, прочти! – мгновенно воспламенялся вомне дарвинист. – Прочти вот это! «Теперь уже достоверно доказано, чтообезглавленный ящер мог жить в доисторической среде не менее одного года и дажесохранял функции продолжения рода». Ну? Каково?

– Да, – каждый раз с неохотой соглашалась мояженевская дурочка. – Это все-таки кое-что значит…

…Утром мимо госпиталя рысью пробежало разгромленноеподразделение вооруженных сил ООН, несчастные индусы в потрескавшихся голубыхкасках. Они оставили нам своих раненых и сказали, что их всю ночь преследоваликакие-то ужасные люди, несколько ужаснейших персон, у которых будто бы не былодругого дела, кроме насилия над воинством голубого флага.

Машка размешала в содовой воде целую ампулу таблетокалка-зельцер, привела в божеский вид нашего главного хирурга ПатрикаТандерджета, и весь госпиталь взялся за работу.

Мы оперировали несчастных искалеченных какими-то мерзавцамииндусов в нашей ультрасовременной операционной, сразу на трех столах, и даже думатьзабыли об опасности. Индусы под действием эфирно-кислородного наркоза пелижалобными голосами свои религиозные гимны. Машка, затянутая в халатоперационной сестры, подавала зажимы и лигатуры: Патрик пилил ногу индийскомусержанту и проклинал романтическую Шотландию, породившую столько сортов виски.

Увлеченные своей человеколюбивой работой, мы не сразузаметили за стеклянной стеной операционного блока медленно передвигающийся подвору броневик с безоткатной пушечкой на буксире. Это был бандитский броневикбез верха, и в нем сидело пятеро подонков, четверо белых и один негр. Онисидели, развалясь, в суперменских позах и с кривыми блатными улыбочкамисмотрели на госпиталь и на пигмеев, столпившихся вокруг помоста Метамунгву.Богиня с воздетыми, по обычаю, ногами курила, не обращая на пришельцев никакоговнимания, но племя было явно встревожено.

– К оружию! – вскричал наш рентгенолог японецНома. – Это мерсенеры!

– Господа, прошу вас оставаться на своих местах, –сказал профессор Аббас. – Мы не можем бросить наших раненых.

Продолжайте оперировать, господа! Нас защищает КрасныйКрест!

– А также Лев и Полумесяц, Змея над Чашей, Серп иМолот, Ватикан, Мекка, Кремль… – Патрик Тандерджет безудержно расхохотался, егопросто распирало от похмельного зловещего юмора.

Мы продолжали оперировать, а между тем трое перепрыгнуличерез борт броневика и медленно направились к госпиталю, двое в маскировочныхкомбинезонах, а один атлет в джинсах и пуленепробиваемом жилете, надетом наголое тело, ни дать ни взять голливудский герой. На груди у всех троихболтались автоматы «стенли», а чресла опоясывали массивные пояса, набитыепатронами и гранатами.

Они переговаривались и смеялись, но так как из-за стеколоперационной звуков не было слышно, то они приближались к нам с немой артикуляцией,полной недоброго смысла. Они неумолимо приближались, словно во сне.

Бывают такие сны преследования, когда к тебе кто-топриближается с неясной, но ужасной целью, приближается, приближается,приближается… и ты все ждешь – что же будет? – а он все приближается,приближается, приближается…

Однако это был не сон, и вскоре троица исчезла с экрана –вошла в дом. Теперь мы их не видели, но из коридора – все ближе и ближе –долетал шум их шагов.

– Спиритус! – услышали мы звонкий молодой голос,должно быть принадлежащий атлету в джинсах. – Фраера, я тут до херавыпивки накнокал!

На каком языке это было сказано, я не понял, но я это такуслышал.

Скальпели и пинцеты замерли в наших руках, все врачипереглянулись, а японец Нома с улыбкой прошептал:

– Пусть пьют!

Тогда Машка выглянула в коридор и крикнула:

– Метиловый! Пить нельзя!

– Ого! Какой помидорчик! – загоготали они в триголоса и спустя секунду встали на пороге операционной.

Мы продолжали работать и делали вид, что не видимпришельцев, а те громко переговаривались, с любопытством разглядываянепривычную обстановку. Не знаю уж, на каком языке они говорили, но я-то ихпонимал преотлично.

– Смотри-ка, Ян, какая тут собралась пиздобратия!

– Сысы-вава! Сколько лепил, уссаться можно!

– Во, бля, стерилизация!