Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иврос пытался разобрать слова, но не смог понять ни единого. То ли это был чужой язык, то ли не язык вовсе, а просто набор звуков определенной тональности. Когда же магичка вновь подняла голову, мужчина невольно напрягся. Глаза ее побелели, но не так, как бывает у слепого животного. Нет. Они приобрели легкое молочное свечение.
Адептка молча развернулась и потянула Ивроса за собой, прямо в недра проклятого города. Он послушно последовал за ней. Теперь вела она. А он лишь смотрел по сторонам. Старался разглядеть что-то за пеленой густой мглы и живой тьмы, что жила в каждом закоулке руин.
Камни под ногами. Зачарованная плесень тут и там. Размытые силуэты. То ли статуи, то ли неподвижно стоящие мертвецы, то ли просто обломки колонн. Понять было практически невозможно. Кроме того, Гвин шла достаточно быстро и уверенно. Нигде не останавливалась. И явно направлялась к остову дворца. Все было спокойно, пока они не вышли на старую площадь.
Иврос помнил ее еще ребенком. Самое просторное место Архейма, где каждые выходные устраивали ярмарку. Народ съезжался со всех окрестных деревень. Даже заезжие купцы порой навещали ярмарку. А зимой жители побогаче устраивали забавы и игры для крестьянских детей. С обязательными угощениями и маленькими подарками вроде деревянных свистулек и цветастых лент. Однажды такую ленту Иврос подарил матери. Длинный широкий отрез василькового цвета он выиграл за то, что первым залез на столб. Мать радовалась подарку от души. Даже заплетала ленту в волосы до самого лета.
Теперь площадь было не узнать. Вместо веселящегося люда она была полна мертвецов.
Они стояли, сидели и даже лежали друг на друге бесформенными кучами. Кто-то бродил, раскачиваясь меж застывшими собратьями. Кто-то шевелил конечностями. Но большая часть умертвий была неподвижна. Несчастные марионетки разной степени разложения: от полностью голых скелетов до довольно свежих мертвецов с еще целыми глазами, подернутыми мутной пеленой. Разило смертью.
Гвин вышла на площадь уверенным шагом и потянула Ивроса. Тот запнулся о камень. Невольно шаркнул ногой, но не потерял равновесия. Оглянулся по сторонам. Никто их появления будто и не заметил.
– Они нас не видят и не слышат, – тихо произнесла Гвин. Она чуть сбавила шаг, чтобы пропустить бредущего мимо мертвеца, и пояснила: – Главное, их не касаться.
Оборотень не ответил. Предпочел не искушать судьбу.
Они без происшествий миновали площадь и вышли на широкую, чуть извилистую дорогу, что бежала вверх по холму от разрушенной ратуши до самого дворца. Дорога оказалась пуста.
Иврос невольно перевел дух.
– Она знала, что мы явимся, потому так много нежити сюда нагнала, – так же тихо заметила адептка. – Возможно, она ждала меня одну. Очень надеюсь на это.
– Никогда не видел столько мертвяков сразу, – наконец подал голос Иврос, когда они поднялись достаточно высоко. – Наверное, ты очень сильно ее напугала при первой встрече.
– Я же говорила тебе, что вырвала сердце и пыталась его сжечь, – напомнила Гвин.
– Это многое объясняет, – усмехнулся он.
Адептка резко обернулась. Глаза вновь обрели дивный зеленый цвет. И вновь метали молнии.
– Давай потом, а?
Что именно «потом», она не договорила, потому что потащила спутника дальше по склону. Остановилась, лишь когда они миновали разрушенные ворота. Тяжелая чугунная решетка, что раньше опускалась сверху, была вырвана, измята и валялась в стороне под слоем все той же плесени.
Заклинательница и оборотень очутились в просторном внутреннем дворике. Здесь дела обстояли чуть лучше, чем в городе. Видимо, ведьма берегла зимнюю резиденцию для себя. Даже не тронула колодец, на котором сохранились тяжелая деревянная крышка, и остатки трухлявого ворота, и крыши, с которой тоже тяжелыми гроздьями свисала плесень.
– Прекрасно. – Гвин отпустила руку Ивроса и полезла в карман за огнивом. – Неси сюда вон те деревяшки. Только большую крышку не сдвигай. Внутри может кто-нибудь сидеть.
Пока мужчина выполнял ее просьбу, адептка достала огниво и стилет из-за голенища сапога. А еще сняла плащ и отбросила подальше в сторону, чтобы не мешался.
Оборотень с треском разломал подгнившую крышу и сложил получившиеся дрова перед колодцем. Древесина оказалась мягкой и пористой, напитанной влагой со всей щедростью осенних дождей.
– Не разгорятся, – сделал вывод он. – Слишком сырые.
– Разгорятся. – Она мельком улыбнулась. – Это наименьшая из проблем. Поверь.
Глаза ее побелели. Мысленно Иврос сделал вывод, что это и есть признак того, что маг входит в транс. Она вытянула над рыхлыми деревяшками левую руку с огнивом. Зашептала формулу.
Густой водяной пар с шипением поднялся над дровами. А потом раздалось негромкое «пф» в недрах будущего костра. И язычки пламени принялись лизать дерево тут и там. Сначала нерешительно и скромно. Но спустя пятнадцать секунд огонь занялся вовсю. Поднялся жарким столбом. С жадным аппетитом затрещал просохшими деревяшками. Даже поглотил ошметки плесени на них.
Адептка посмотрела на Ивроса с довольной улыбкой.
– Хорошо уметь колдовать, – развел руками мужчина.
– Я бы могла и тебя кое-чему научить, – она спрятала огниво в карман, – но только если ты очень хорошо попросишь. После того, как вся эта история закончится успехом, разумеется. Сейчас времени нет. Дай руку.
Она поудобнее перехватила стилет.
– Мне нужно немного твоей крови. Не бойся, это не больно. – Последнюю фразу она произнесла так, словно уговаривала ребенка.
Иврос протянул руку без вопросов. И тотчас получил укол кончиком кинжала в центр ладони. Гвин без предупреждения наклонилась и собрала губами выступившие капли.
– У тебя очень сильная кровь. Этого должно хватить. – Она облизала губы. – Что?
В глазах мужчины промелькнуло недоумение.
– Твоя кровь – это кровь твоей матушки, – пояснила адептка. – Кровь Пастыря. Потому проклятые не трогают тебя. И, скорее всего, ее запах смутит их. А то и вовсе выручит. Это даст нам время.
– Что еще я должен знать? – Он выпрямился и скрестил на груди руки.
В голове Гвин отчего-то промелькнула мысль о ее отношениях с Мейхартами. Собственно, о том, что она сама Мейхарт и неплохо бы поведать Ивросу правду, потому что он очень располагал к себе, да и вообще эту правду заслужил, как никто. Врать ему не хотелось до боли в зубах. Но Гвин предпочла поступить привычным образом. А именно промолчать, отложив все важные и неприятные разговоры до более подходящих моментов. В такие минуты она искренне надеялась, что «подходящие моменты» вообще не наступят.
– Когда мне придется стать окулус, – она убрала стилет и сняла с пояса топорик, – я могу очень измениться. Могу даже тебя не узнать. Ты, главное, помни, что я тебя не трону. И потом все будет как прежде. Разве что я буду