«Мы плыли по течению / Сторонкою родной» («Лодочка», муз. Т. Хренникова, слова М. Матусовского) (Хренников: 46) [4], «Сторонка, сторонка родная, / Ты солдатскому сердцу мила» («Сторонка родная», муз. А. Островского, слова С. Михалкова) (Лицом к победе: 40) [5]. Стихотворный размер и тип рифмовки куплетов последней песни абсолютно совпадает с СПС – трехстопный анапест в поэме К. восходит не только к стихотворным произведениям Некрасова, но и к многочисленным советским песням.

Впрочем, лексема «сторонка» появляется уже в дореволюционной популярной песне «Родина», до сих пор входящей в репертуар профессиональных и любительских исполнителей: «Слышу песни жаворонка, / Слышу трели соловья… / Это русская сторонка, / Это родина моя!» (муз. А. Полячека, сл. Ф. Савинова)[38] [6]. Ср. и далее в «Лирической интермедии»: «Ждет меня моя сторонка, / Край невыносимый мой!» (с. 353).

8

пахнет «Шипром», как бритый мужчина,

Одеколон группы А со стойкостью запаха не менее суток (Товароведение: 289) «Шипр» (от фр. Chypre = «Кипр») выпускался в Советском Союзе фабрикой «Новая Заря» и, по легендарным сведениям, не подтвержденным, впрочем, конкретным анализом составов, копировал французский одеколон «Chypre Coty» (1917). На самом деле, шипровое семейство парфюмов (объединенных сочетанием ароматов животного происхождения, бергамота и дубового мха) существовало задолго до 1917 г. Название «Шипр» было известно в России еще до революции, причем уже тогда писали его без кавычек и со строчной буквы, что указывает на общераспространенность одеколона. Эта марка одеколона связывала воедино все поколения советских людей. «Шипр» (как и «Красная Москва», см. ниже) выпускается до сих пор, но оригинальный букет одеколона современными репликами не воспроизводится (в частности, вследствие замены аллергенного дубового мха синтетическими эквивалентами).

«Шипр» позднесоветского образца

Поскольку массовая доля этилового спирта составляла в этом одеколоне не менее 70 %, «Шипр» (как и иные парфюмерные изделия) иногда употреблялся мужчинами в качестве крепкого напитка. Однако во «Вступлении» к СПС он упоминается в качестве дифференцирующего признака советского человека мужского пола не как алкогольная альтернатива (ср. в «Элеоноре» (1988) К.: «Под моею койкой / разбавленный одеколон „Кармен“ / деды втихую пили» (Кибиров 2001: 84–85)), а как атрибут бритья, причем скорее не индивидуального – домашнего, а общественного. Одеколоном «повышенного качества» «Шипр» за дополнительную плату обрызгивали лица или затылки советских мужчин после бритья или стрижки в парикмахерских. Отсюда берет начало распространенный фразеологизм – «Шипром освежить?», идиоматизированный в новом значении в речи постоянных потребителей спиртного (подсказано нам А. Л. Осповатом). Более того, среди советских одеколонов существовала своеобразная иерархия, согласно которой «Тройной» одеколон был «для бедных», «В полет» – для «средних», а «Шипр» считался прерогативой «зажиточных» (Левинсон: 25; ср.: Лебина 2015: 73). В качестве яркой ольфакторной приметы советского мужчины «Шипр» фигурирует в зачине известного ст-ния Б. Ахмадулиной 1957 г.: «Жилось мне весело и шибко. / Ты шел в заснеженном плаще, / и вдруг зеленый ветер шипра / вздымал косынку на плече» (Ахмадулина: 58).

«Плач» по эпохе, разумеется, неслучайно начинается у К. с появления советских Адама и Евы. «Мужчина» и «женщина» (см. следующий стих и коммент. к нему) здесь – это не только гендерно-возрастная категория, но и стандартные советские обращения: «Мужчина, за мной просили не занимать», «Женщина, не подскажете, какой номер автобуса тут останавливается?»

9

и как женщина – «Красной Москвой» / (Той, на крышечке с кисточкой),

Духи «Красная Москва» выпускались на той же фабрике «Новая Заря» с середины 1920-х гг. и были в СССР так же распространены и престижны в женском мире, как «Шипр» в мире мужском. Судьба духов «Красная Москва» нетривиальна. Исходная ароматическая композиция была составлена еще в начале века на московской фабрике Брокара (впоследствии – «Тэжэ» и «Новая заря») Августом Ипполитовичем Мишелем (предки которого переселились в Россию в XVIII в.) и называлась «Любимый букет императрицы». После революции Мишель обновил букет духов, и новый вариант, под именем «Красной Москвы» появившийся в продаже в 1927 г., получил советскую «прописку». Трансформациям подвергся и дизайн упаковки – у художника «Новой Зари» Андрея Евсеева она стала поистине «пролетарской», красно-золотой, сохранив, впрочем, ассоциации с имперским «русским стилем» (Вайнштейн: 12–13; Колева: 78–79): таким элементом дизайна была и декоративная кисточка, украшавшая обтянутые красным атласом подарочные упаковки «Красной Москвы» (флаконы были декорированы красной ленточкой). Советский парфюмер определяет букет этих духов как «теплый и нежный, даже несколько жаркий, но интимный и мягкий» и добавляет: «Типично женские духи» (Фридман: 43).

Флакон винтажной «Красной Москвы»

Кадр из телефильма «Покровские ворота»

Престижность «Красной Москвы» (и одновременно некоторая их архаичность, становившаяся все более заметной по мере расширения парфюмерного горизонта советских людей в 1960—1980-е гг.) нашла отражение в кинематографе. Так, в фильме «Большая семья» (реж. И. Хейфиц, по роману Вс. Кочетова, 1954) флакон этих духов дарит сестре, перешедшей в десятый класс, старший брат. В фильме «Здравствуй и прощай» (реж. В. Мельников, 1972) приехавшая из деревни в город героиня восхищается «Красной Москвой» в витрине магазина. А в знаменитом ностальгическом телефильме «Покровские ворота» (реж. М. Козаков, 1982) невеста вручает жениху флакон «Красной Москвы», чтобы он от своего имени подарил эти духи будущей теще (в пьесе Л. Зорина, по которой поставлен телефильм, такого эпизода нет). Ср. также с утопически-иронической картинкой из поэмы Р. Рождественского «Радиус действия» (1965):

Дождь,

не затихая

час,

а может два,

будет лить

духами

«Красная Москва».

(Рождественский: 97)

10

мылом / банным мылом

Следуя движению парфюмерно-гигиенических ассоциаций, от обобщенных героев советской эпохи мы перемещаемся в общественную сферу. Подобно Адаму и Еве в Эдемском саду, посетители общественных бань наги; банное равенство голых людей, однако, не предполагает идиллии, напротив, в народной культуре баня считается местом нечистым (ср., например, главу «IX. Исай Фомич. Баня. Рассказ Баклушина» «Записок из Мертвого дома» Достоевского). В советской литературе баня иногда предстает, как в одноименном рассказе Зощенко (1924), продолжением коммунального ада пореволюционных лет, иногда, как в одноименной комедии В. Маяковского (1929), абстрактной метафорой коммунистического чистилища, но порою, как в одноименном стихотворении Бориса Слуцкого (1960), превращается в демократический советский рай:

…Там ордена сдают вахтерам,

Зато приносят в мыльный зал

Рубцы и шрамы – те, которым

Я лично больше б доверял.

Там двое одноруких

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$спины

Один другому бодро трут.

Там тело всякого мужчины

Исчеркали

$$$$$$$$$$война

$$$$$$$$$$$$$$$и труд.

Там по рисунку каждой травмы

Читаю каждый вторник я

Без лести и обмана драмы

Или романы без вранья.

<…>

Там слышен визг и хохот