– Достала! Побежали! Надо где-нибудь спрятаться, – услышала я и почувствовала, как оголенные руки и лицо обдало струей воздуха, шлейфом пронесшейся за сбегающей вниз по крыльцу Элен.

Лучшего, чем сеновал, места нельзя было себе и придумать, и поэтому, как только мы пробежали двор, я вскарабкалась по лестнице и скрылась в дыре в потолке над коровником.

В деревне твой достаток мерился здоровьем, его порчей проклинали, его даром благословили, за него пили водку. Если были у тебя и старика твоего еще силы, значит – положен был вам тяжелый труд. Хорошо работали – хорошо жили, еще лучше работали – еще лучше жили. Надорвался, упал замертво твой старик – хороший мужик был, работящий. Все равно, что не увидел он собственной жизни, все равно, что даже понять не успел, что важного пропустил, зато люди плохого не скажут и где-нибудь в длинной очереди не прилепят позорного слова в глаза его вдове.

Крепкими и здоровыми от природы, а следовательно зажиточными были мои дед с бабушкой. Двор у них был всегда полон скотины, и поэтому сарай для сена, высокий и просторный, возвышался над домом, как терем. К концу лета его под самую крышу набивали свежевыстраданным сухарем, до того же времени по углам в нем еще оставались прошлогодние запасы. Сено за зиму слеживалось, и, когда я добиралась до него, то от меня требовалось лишь немного воображения, чтобы оно послужило целям в некотором роде художественным. Из массивных куч вдоль бревенчатых стен у меня выходили удобные диваны с высокими изголовьями, из куч поменьше – широкие лежаки и банкетки. Тут же недалеко, на чердаке, можно было найти старые реечные ящики и фанеру для столешниц и полок. Бывало, я влазила на сарай ранним утром и спускалась только к ужину. Целыми часами я могла в суете житейских забот носиться по воображаемым хорошо мебелированным комнатам, с устатка валиться на мягкие диваны или, замученной творческой мигренью, подносить себе чай. В этом моем мире из сена и пыли я представлялась себе вдохновленной и усталой, взрослой и почему-то одинокой.

Я влезла на сарай первой и тут же бросилась разглаживать покрывало, наброшенное на гору сена в углу. Элен просунула голову в дыру в полу и передала мне свернутую в тугой валик шелковую блузу. Затем показались ее плечи, грудь и вот мятно-зеленые каскады подола платья упали на ее колени, когда она встала во весь рост на сорный пол. Не обращая никакого внимания на сидящую в углу меня, Элен огляделась.

– Здесь, как в пылесосе, как ты тут сидишь?

– Да, немного пыльно, – согласилась я. – Иди сюда, на покрывало.

Брезгливо кривя лицо, Элен подошла и села возле меня.

– Что медлишь? Разворачивай, посмотрим.

Я тряхнула туго свернутый валик в воздухе, и тот с целлофановым свистом выпрямился в аляпистую блузу с широким бантом вместо ворота.

– Диско шик! – взвизгнула от восторга Элен.

– Это просто блузка, и, кажется, мамина, – не к месту пояснила я.

– Кэт, я вижу, не слепая. Я говорю про стиль. Ты только посмотри, это как раз для сегодняшней дискотеки!

– Ты хочешь надеть это старье? – удивилась я.

– Сама ты старье, это же винтаж!

После всех этих иностранных странностей я решила просто заткнуться и кивать, если ей будет нужно мое одобрение. Как услужливый продавец, я держала блузу перед ее глазами, пока она рассматривала ее детали.

– Помоги мне ее надеть, – сказала Элен и вскинула вверх руки, готовясь нырнуть в прохладные воды шелка.

Я помогла ей надеть блузку и перевязать бант. Она встала и несколько раз покружилась передо мной, как перед зеркалом.

– Хорошо? Мне идет?

Я резко дернула головой с севера на юг.

– Нужна короткая юбка и высокий каблук, – добавила Элен.

– Угу, – согласилась я, и мой подбородок опять упал к груди.

– А ты, Кэт? Что наденешь ты сегодня?

Тут я вспомнила то ее платье колоколом, которое заприметила прошлой ночью.

– Не могла бы ты одолжить мне свое платье? – не поднимая глаз, спросила я у лодыжек Элен.

На время лодыжки замерли, и остромордые туфли уставились на меня своим недовольным лакированным прищуром.

– Смотря какое, – вдруг раздалось сверху.

– Какое тебе не жалко.

Узкие лодочки медленно подплыли ко мне. Я подняла голову.

– Мне ничего для тебя не жалко, – сказала Элен. – Просто ты худая, и вряд ли тебе что-то подойдет.

– Ничего не подойдет – пойду так, – ответила я и хлопнула себя по пыльным шортам.

Элен неожиданно рассмеялась и так же неожиданно смолкла.

– Как голова?

– Не болит, – ответила я.

– Вот видишь, моя таблетка помогла, – заговаривала меня она.

Вместо ответа я кивнула и почувствовала, как начавшее опухать слезами горло обмякло и дало мне свободно вздохнуть. Элен опять села рядом и стала разглядывать мои поделки.

– Что там? – спросила она и ткнула пальцем в противоположный угол.

– Диван.

– Странная ты, Кэт. Сколько тебе? Четырнадцать?

– Пятнадцать, – поправила ее я.

– Ну, вот, а ведешь себя, как ребенок.

– Чем еще тут заниматься? Скучно ведь целыми днями с бабушкой сидеть!

– Да копайся ты в этой грязи, разве я об этом говорю?

– А о чем тогда?

– Ты, как ребенок, все время на меня обижаешься. Почему ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой? Я не мать тебе, и не обязана быть для тебя хорошей, понимаешь?

– Понимаю.

– А раз понимаешь, то перестань это делать. Я не хорошая, а ты должна быть другой, – назидательно с длинными паузами продолжала Элен.

– Ты хорошая, Элен, не говори так!

Слезы опять промочили мое горло, и оно стало распухать. Я сглотнула слюну и надув полные легкие воздуха продолжила.

– Ты красивая, Элен, тебе все можно.

– Нет, моя дорогая, ты не права. Все как раз-таки наоборот – мне ничего, кроме того, чтобы быть красивой, нельзя.

– Я не понимаю тебя, – тихо сказала я.

Она взяла мои руки, посмотрела на меня, и я увидела свое отражение в ее больших внимательных глазах.

– Ты должна быть другой, Кэт, понимаешь? – снова повторила она.

Я не поняла ровным счетом ничего из того, что сказала мне Элен, но хорошо запомнила каждое ее слово.

– “Это как с водонапорной башней – я увижу все, когда поднимусь по ней чуть выше, я пойму то, о чем она говорит, когда придет время”, – подумала я и утвердительно покачала головой в ответ.

– Вот и хорошо, – сказала она и улыбнулась.

– Я не обижаюсь на тебя, Элен. Не дашь платье, и черт с ним. Я вообще тогда останусь дома, я все равно не люблю дискотеки и не умею танцевать.