танк сначала нырнул в распадок, а потом, как чёртик из табакерки, выскочил на горку у крайних хат, и разбрызгивая потоки грязи, на бешеной скорости рванул по главной улице села к центральной площади, на которой уже толпился согнанный фашистами народ.

***

Виселица стояла на площади уже давно, с осени 41-го, и время от времени на ней кого-нибудь вешали. Не помня себя, со связанными сзади руками, ступая закоченевшими босыми ногами по мёрзлой грязи, Антонина подошла к виселице. На фанерной табличке, которую ей повесили на шею, было написано крупными чёрными буквами: «ПАРТИЗАН». И ещё, чуть помельче, строкой ниже: «она стреляла в немецких солдат». И ещё несколько строк по-немецки. Одеревеневшие ноги еле шли, в глазах мутилось; как во сне, она видела шеренгу немецких солдат и толпу местных жителей.

В глазах большинства немцев сквозило равнодушие, у некоторых — нездоровый интерес. Суетился фотограф с фотоаппаратом. Местные, согнанные насильно, в основном смотрели с сочувствием. Антонину поставили лицом к виселице, справа стоял солдат с карабином и примкнутым штыком. Немецкий офицер стал зачитывать приговор, его тут же переводил на русский язык стоявший рядом переводчик.

Толпа из местных жителей, насильно согнанных на площадь, и стиснутая цепочкой полицаев, плотно сгрудилась у виселицы, первые ряды стояли буквально за спиной у Антонины. Суетившийся под петлёй толстый палач-фельдфебель, всё никак не мог пристроить под ней большую, длинную скамейку. Он разворачивал её и так и сяк, толкая при этом конвоира с винтовкой то краем скамейки, то своим толстым, обтянутым шинелью задом. Конвоир ругнулся на него, и отойдя сам на пару шагов, оттащил назад и Антонину. Теперь она стояла практически вплотную к первому ряду местных жителей.

И вдруг…

Кто-то прикоснулся к её рукам, стянутым верёвкой за спиной!

И тут же она почувствовала, как этот кто-то, стоявший сзади, стал торопливо пилить ножом верёвку! Верёвка никак не поддавалась, видать, нож был тупой. Это продолжалось секунд пять. Между тем офицер замолчал, и она поняла, что приговор зачитан. Услышала сзади из-за спины сдавленный шёпот:

— Не сдавайся просто так! Убей хотя бы одного фашиста!!

Стоявший справа от неё конвоир, схватив её за плечо, грубо толкнул её к виселице, но она успела быстро обернуться назад, и скосив глаза влево, увидеть подростка, который поспешно прятал под полу кухонный нож. Глаза мальчишки горели огнём, он нервно кусал обветрившиеся губы. Верёвку он так и не перерезал, не успел.

Спотыкаясь, и едва не падая от тычков конвоира, она медленно пошла к виселице. На полпути остановилась, и гордо подняв голову, срывая голос, крикнула в толпу фашистов:

— Вешайте! Я не боюсь! И вам отомстят за меня! Сюда уже идёт Красная Армия! Они приедут на танках, и убьют вас всех!

Где-то слева, там, где стояли крайние хаты, и начинался лес, послышался приближающийся шум мотора вперемешку с каким-то металлическим лязгом, который нарастал с каждой секундой — некоторые из немцев, стоявших вокруг, стали поворачивать головы в ту сторону, вытягивая шеи, и тревожно вглядываться вдаль. Большинство же тупо и спокойно смотрели на приготовления к казни.

Её тычками подвели к виселице, и тот самый красномордый толстый фельдфебель, что избивал её на допросе, с гадкой улыбочкой надел ей на шею приготовленную петлю. Всё также гадко и плотоядно улыбаясь, фельдфебель помог ей забраться на принесённую скамейку. Офицер, видимо недовольный небрежностью, с которой его подручный выполнял обязанности палача, подошёл, влез рядом с ней на скамейку, и собственноручно тщательно проверил затяжку петли…

Офицер, стоя на скамейке рядом с Антониной, вытянув шею, несколько секунд напряжённо смотрел вдаль, затем спрыгнул на землю, тревожно прислушиваясь к всё нарастающему непонятному шуму с окраины села, и кося в ту сторону глазом, дал рукой отмашку.

Толстый, краснорожий палач-фельдфебель уже занёс ногу назад, чтобы выбить стоявшую под ней скамейку, как Антонина, напрягшись в последний раз, нечеловеческим усилием всего своего истерзанного тела разорвала надпиленные ножом путы и вцепилась освобождёнными руками в жирную красную шею палача!

Фашист захрипел, схватил её за руки, пытаясь их сбросить, но Антонина в своём последнем, смертельном усилии сжимала его шею всё сильнее и сильнее. Он бешено дёргался из стороны в сторону, пытаясь освободиться. От его рывков петля на шее Антонины стягивалась всё сильнее и сильнее — в висках, как молот по наковальне, стучала кровь, темнело в глазах, а в мозгу билась, как приказ, фраза: «Убей хотя бы одного фашиста!».

Вокруг все вдруг заорали, забегали, почему-то застреляли, но Антонина ничего этого не видела и не слышала: перед её взором был только этот толстый фашист, который ещё совсем недавно издевался над нею на допросе, а сейчас он, выпучив глаза на красной, как буряк, роже, хрипел и трясся, не в силах освободиться от её смертельной хватки.

Вдруг он дёрнулся, и оседая всей тушей, повалился вниз, опрокинув своим телом и скамейку, на которой она стояла. На его спине была отчётливо видна прострочка из нескольких красных пулевых отверстий. Скамейка кувырнулась из-под ног и Антонина, выпустив горло фашиста, инстинктивно схватилась руками за петлю, на которой она повисла. Страшным напряжением рук она удерживала петлю, не давая ей окончательно затянуться на её шее. Ноги её бесцельно шарили в пустоте, иногда кончиками онемевших пальцев цепляясь за толстую тушу фашиста.

***

…Немецкий офицер махнул рукой, фельдфебель уже приготовился выбить скамейку из-под ног казнимой русской девушки, как она, каким-то невероятным образом разорвав верёвку, вцепилась своими руками фельдфебелю в горло! По толпе согнанных местных пронёсся вздох изумления, раздались крики немецких команд, строй солдат колыхнулся, трое или четверо бросились помогать палачу, но тут из низины, перед самым въездом в село, с рёвом и грохотом вынырнул танк, и рыча мотором и выбрасывая из-под лязгающих гусениц комья грязи, ринулся по дороге к площади. Первые несколько секунд его было плохо видно из-за стоявших на дороге грузовика с тентом и офицерского «опель-кадета», и находившимся на площади было непонятно: немецкий ли это танк со свихнувшимся экипажем, или же танк всё-таки русский. Но когда танк, словно взбесившийся носорог, ударом бронированного лба буквально подбросил вверх «опель-кадет», и небрежно, одним ударом, смахнул грузовик со своего пути, всем стало понятно — ЭТО РУССКИЕ!

Но было уже поздно — на верхнем лобовом бронелисте мчавшегося к площади русского танка зашёлся в истерике курсовой пулемёт, оглушительно бахнуло орудие в башне. Ближайший к танку сарай от разрыва его снаряда разлетелся вдребезги, подбросив высоко в небо обломки досок и брёвен. Все, кто был на площади, бросились врассыпную —