— Посмотри, Жан-Клод, ты между ними как свеча с двумяфитилями. Ты сожжешь себя, — сказал ему Ашер.

— Это моя забота.

— Верно, а что делаю я — моя забота. Ты спрашиваешь:«Почему он? Почему сейчас?» Во-первых, я тебе нужен. Кто из вас троих захочетэто делать? — Ашер миновал Нарцисса, будто его тут и не было, глядя наЖан-Клода, на нас. — Да, я знаю, что ты тоже мог бы его подавить. Тыможешь это сделать, когда захочешь, и превратить необходимость в удовольствие,но он имел тебя под собой, и ничто меньшее его теперь не удовлетворит.

Он стоял настолько близко, что энергия переливалась черезнего, как прибой горячего океана. Дыхание его превратилось в прерывистый вздох.

— Mon Dieu! —Он отступил от нас, наткнулся на кровать исел на черное покрывало. Коричневая кожа его одежды не так хорошо сливалась сфоном, как наша. — Столько силы, Жан-Клод, и все равно никто из вас нехочет заплатить за вспышку Ричарда. Эту цену заплачу я.

— Ты знаешь мое правило, Ашер, — сказала я. —Я никогда не попрошу других о том, чего не стану делать сама.

Он посмотрел на меня с любопытством, но лицо его было какнепроницаемая маска.

— Ты вызываешься добровольцем?

— Нет. Но и ты не обязан этого делать. Мы найдем другойспособ.

— А что если мне хочется? — спросил он.

Я поглядела, на него долгим взглядом и пожала плечами:

— На это я не знаю, что сказать.

— Тебе неловко, что мне может хотеться такое? — Онпристально в меня всматривался.

— Да.

Пристальный взгляд обратился на Жан-Клода.

— И ему тоже неловко. Он думает, что я разрушен иосталось во мне одно только страдание.

— Ты мне когда-то говорил, что все действует. Что тывесь в шрамах, но... дееспособен.

Он моргнул, глядя на меня:

— Говорил? Ну, мужчины не любят признаваться в такихвещах хорошенькой женщине. Или красивому мужчине. — Он глядел на нас, нона самом деле — на одного Жан-Клода. — Я заплачу штраф за вспышку нашегокрасавца мсье Зеемана, за его демонстрацию силы. Но мальчиком для битья я небуду. И в этот раз — тоже.

«И никогда больше», — повисла в воздухе непроизнесеннаяфраза. Ашер двести лет был предоставлен милости тех, кто оставил у Жан-Клодавоспоминания, мелькнувшие сегодня передо мной и Ричардом. Еще два столетиятакой заботы и пытки. Когда Ашер попал к нам, он иногда бывал жесток. Я думала,что мы его от этого вылечили, но теперь, глядя на его лицо, знала, что нет.

— А знаешь, что в этом лучше всего? — спросилАшер.

Жан-Клод только покачал головой.

— То, что тебе будет больно думать, как я с Нарциссом.И даже после того, как я с ним буду, он тебе не ответит на вопрос, на которыйтебе отчаянно хочется знать ответ.

Голос Жан-Клода прозвучал спокойно, чуть со скукой, но с обычнойкультурностью:

— Ты настолько уверен, что он не расскажет?

— Какой ответ? — вмешалась я. — О чем выговорите?

Вампиры переглянулись.

— Спроси Жан-Клода, — сказал Ашер.

Я посмотрела на Жан-Клода, но он глядел на Ашера. Как-то мыоказались лишними — зрители представления, для зрителей не предназначенного.

— Ты становишься мелочным, Ашер, — заговорилмолчавший Ричард.

Глаза вампира повернулись к мужчине с другой стороны отменя, и злость в этих глазах брызнула по зрачкам морозным сиянием. Как слепыеглаза.

— Разве я не заслужил права быть мелочным, Ричард?

— Ты просто скажи ему, — качнул головой Ричард.

— Есть трое, кто ему подвластны, для которых я готовбыл бы раздеться, которым разрешил бы коснуться меня, которым ответил на этотстоль важный вопрос.

Он встал одним плавным движением, как бескостная марионетка,которую дернули за нити. Подойдя настолько близко, что сила разлилась вокругнего и дыхание стало прерывистым, он остановился. Сила узнала его, полыхнуласильнее, будто он мог быть у нас третьим, если бы мы допустили это понеосторожности. Может, этой силе нужен был просто вампир, а не именно Жан-Клод?Ричард приглушил исходящую от него часть силы, поставив на место щит, которыйнавел меня на мысль о металле, крепком, сплошном, неповрежденном.

Ашер погладил воздух над рукой Ричарда и вынужден былотступить, потирая ладонь о плечо.

— Сила спадает. — Он встряхнулся, как мокраясобака. — Если ты скажешь «да», его мучения закончатся.

Я хмуро глядела на них, не уверенная, что понимаю разговордо конца, и не зная, хочется ли мне его понимать.

Ашер повернул ко мне взгляд светлых бездонных глаз:

— Или наша правильная Анита. — Но он уже сам качалголовой. — Нет-нет, я знаю, что даже спрашивать не надо. Мне было приятношокировать этой увертюрой нашего такого гетеросексуального Ричарда. Но Анитуслишком легко дразнить. — Он встал перед Жан-Клодом. — Конечно, еслибы он настолько сильно хотел знать ответ, мог бы сделать это сам.

Лицо Жан-Клода приняло самое надменное из возможныхвыражений. Самое скрытное.

— Ты знаешь, почему я не стал.

Ашер снова встал передо мной.

— Он отверг мое ложе, потому что боится, как бы ты егоне... забыл это американское слово... выбросила... нет, бросила за то, что онспит с мужчиной. Ты бы бросила?

Мне пришлось проглотить слюну, чтобы ответить:

— Да.

Ашер улыбнулся, но не довольной улыбкой, а так, будтопредвидел ответ.

— Так что я доставлю себе удовольствие с Нарциссом, аЖан-Клод так и не будет знать, сделал я это потому, что мне теперь такие вещинравятся, или потому, что он мне только такую любовь и оставил.

— Я еще не согласился, — сказал Нарцисс. — Дотого, как я сделаю второй — даже четвертый — выбор, я хочу видеть, что покупаю.

Ашер встал, повернувшись к гиенолаку левой стороной.Отстегнув капюшон, он сдвинул его с головы. Мы стояли достаточно сбоку, чтобы явидела его совершенный профиль. Золотые — действительно золотые — волосы онзаплел сзади в косу, и ничего не загораживало вид. Я привыкла смотреть на Ашерасквозь завесу волос. А без них его лицо было как скульптура, такое гладкое ипрекрасное, что хотелось его потрогать, погладить его изгибы, покрытьпоцелуями. Даже закрыв голову после короткого показа, он был красив. Ничего неизменилось.

— Славно, — сказал Нарцисс. — Очень, оченьславно, но у меня много красивых мужчин, и мне стоит только щелкнуть пальцами.Может, не таких красивых...

Ашер повернулся к нему лицом. Слова Нарцисса засохли у негона губах. Правая сторона лица Ашера была похожа на расплавленный воск. Шрамыначинались довольно далеко от середины лица, будто мучители много веков назадхотели, чтобы осталось побольше того, что напомнит прежнее совершенство. Глазаего были обрамлены золотыми ресницами, нос идеален, полные губы манили кпоцелуям, но остальное... это все были шрамы.