Я помнила ощущение гладкой кожи Ашера, ощущение этогоидеального тела, трущегося об меня. Воспоминания не мои. Я никогда не виделаАшера голым. Никогда не касалась его так. Но Жан-Клод где-то двести лет назад —да. Я не могла смотреть на Ашера непредубежденно, потому что помнила, каклюбила его, и даже до сих пор немножко люблю. То есть это Жан-Клод до сих порего немножко любит. Уж сильнее усложнить мою личную жизнь было бы трудно.

Нарцисс прерывисто вздохнул и произнес вдруг охрипшимголосом:

— Ох ты...

Ашер бросил капюшон на кровать и начал расстегивать кожануюрубашку — очень медленно. Я видала его грудь и раньше и знала, что она кудахуже лица. В правой стороне шли глубокие канавы, кожа была твердой на ощупь.Левая сторона, как и лицо, сияла ангельской красотой, которая когда-то,давным-давно, и привлекла к нему вампиров.

Когда молния раскрылась наполовину, обнажив грудь и верхживота, Нарциссу пришлось сесть на кровать, потому что ноги его не держали.

— Мне кажется. Нарцисс, — сказал Жан-Клод, —что после этой ночи ты будешь у нас в долгу.

Голос его был совершенно пуст, лишен выражения. Такимголосом он говорил в минуты величайшей осторожности — или величайшегострадания.

Ашер спросил, тщательно выговаривая слова, что как-то негармонировало с исполняемым стриптизом:

— Какой уровень боли любит Нарцисс прямо — как это выговорите — с ходу?

— Грубый, — ответил Жан-Клод. — Он умеетвладеть своим желанием не выходить за границы для своего подчиненного, но еслион внизу, то грубо, очень грубо. Период разогрева не нужен.

Голос Жан-Клода, был по-прежнему пуст.

Ашер поглядел на Нарцисса:

— Это правда? Ты хочешь начать сразу с... со взрыва?

Одно слово, но сказано было с таким обещанием, что уНарцисса вспыхнули глаза. Он медленно кивнул:

— Можешь начать сразу с крови, если у тебя хватит духу.

— Для многих нужен долгий период, чтобы это былоприятным, — сказал Ашер.

— Не для меня.

Ашер расстегнул наконец молнию и спустил рубашку с плеч,подержал минуту в руках, потом ударил таким быстрым движением, что тольковоздух взвихрился. Тяжелая металлическая молния хлестнула Нарцисса по лицу раз,два, три, и кровь показалась из уголка рта, глаза обессмыслились.

Я была так всем этим потрясена, что, кажется, забыла дышать— только таращила глаза. Жан-Клод между мной и Ричардом сидел очень неподвижно.Это не была та окончательная неподвижность, на которую способен он, способнывсе старые мастера, и я поняла почему. Он не мог окунуться в черную тишинусмерти под тем прикосновением «жизни», что мы в него накачивали.

Нарцисс кончиком языка попробовал кровь во рту.

— Я законченный лжец, но сделки я всегда выполняючестно.

Вдруг он стал серьезнее, будто легкомысленное заигрываниебыло всего лишь маской, а под ней — личность, более серьезная и думающая. Когдаон поднял глаза, то я поняла, что эта личность опасная. Заигрывание тоже быловзаправду, но частично оно еще было камуфляжем, чтобы каждый недооценивал Нарцисса.Глядя в эти глаза, я поняла, что недооценивать Нарцисса — это плохо, оченьплохо.

Посерьезневшие глаза обернулись к Ашеру.

— За это я тебе должен услугу, но только одну, а нетри.

Ашер поднял руки и распустил волосы сверкающими волнамивокруг лица. Он глядел на коротышку, и я не видела этого взгляда, но Нарцисссразу стал похож на утопающего.

— Я стою только одной услуги? — спросилАшер. — Не думаю.

Нарцисс только с третьей попытки сумел ответить:

— Наверное, больше. — Он повернулся к нам, и глазаего остались все теми же — настоящими. — Идите спасайте своих леопардов,чьи бы они там ни были. Но вот что запомните: те, кто там внутри, — они внашем обществе новички. Наших правил они не знают, а их правила кажутся кудасуровее.

— Спасибо за предупреждение, Нарцисс, — ответилЖан-Клод.

— Я боюсь, что вот этому не понравится, если вас тампоубивают или покалечат, как бы он на тебя ни злился, Жан-Клод. А я хочупозволить ему привязать меня к этой кровати или к стене и делать все, что емузахочется.

— Все, что захочу? — переспросил Ашер.

Нарцисс глянул на него:

— Нет, не все. Только до тех пор, пока я не скажупетушиное слово.

Что-то в этих последних словах было почти детское, будто онуже предвкушал события и на нас мало обращал внимания.

— Петушиное слово? — спросила я.

Нарцисс посмотрел на меня:

— Если боль становится слишком сильной или еслипредлагается что-то, чего раб делать не хочет, произносится заранееобговоренное слово. После этого господин должен остановиться.

— Но если ты связан, то ты не заставишь егоостановиться.

Глаза Нарцисса смотрели куда-то вне мира, во что-то такое,чего я не понимала и не хотела понимать.

— Это и возможно только из-за доверия — и элементанеуверенности, Анита.

— Ты веришь, что он остановится, когда ты скажешь, нотебе нравится мысль, что он может и не остановиться, а продолжать, —объяснил Ричард.

Я уставилась на него, но успела увидеть кивок Нарцисса.

— Я только одна в этой комнате, кто не знает правилаэтой игры?

— Не забывай, Анита, — сказал Ричард, — я былдевственником, когда попался в лапы Райны. Она была моей первой любовницей, авкусы у нее были... экзотические.

Нарцисс засмеялся:

— Девственник в руках Райны — это страшная картина.Даже я не дал бы ей над собой работать, потому что это видно в ее глазах.

— Что видно? — спросила я.

— Что она не знает остановки.

Я чуть не оказалась звездой в одной из ее постельныхпостановок. Спасло меня только то, что я ее убила, так что я здесь быласогласна.

— Райне больше нравилось, если ты этого нехочешь, — сказал Ричард. — Она была сексуальной садисткой, а недоминантом. Я далеко не сразу понял, какая между ними огромная разница.

Я вгляделась ему в лицо, но он был в безопасности за щитом,и прочесть его мысли я не могла. У них с Жан-Клодом было больше моего практикив постановке щитов. Но если откровенно, я не хотела знать, что скрывается заэтим потерянным лицом. Вдруг до меня дошло, что я получила воспоминанияЖан-Клода, но не Ричарда. Я даже не догадалась спросить, почему, но это потом,потом. Сейчас я только хотела оказаться за дверью этой комнаты.

— Пойдем отсюда.

Жан-Клод отодвинулся от нас и стоял без поддержки.