Данилов выдержал его взгляд совершенно хладнокровно.

— Я знаю, что запись идет только с одной камеры, — сказалон, нажимая на слово «я», — систему видеонаблюдения ставили при мне.

— Данилов, это чушь собачья! При чем здесь ты?! Нас с тобойв восемь утра подняла твоя мать, которая звонила из Парижа. Мы выпили чаю иприехали сюда. Мы не расставались ни на секунду. Если хотите, я могу поклястьсяна Библии. Хотите?

— Марта, не вмешивайся.

— Да я только!..

— Марта!

Тогда она повернулась и вышла, прижимая к себе его дубленку.Плечи были напряженно расправлены, подбородок задран — ах, как хорошо Даниловзнал этот жест, полный судорожного достоинства! — стекло хрупало под подошвамиботинок.

Проводив ее глазами, Данилов и охранник столкнулисьвзглядами и разом отвели их.

— Можно я еще раз посмотрю кассету?

— Смотрите, конечно.

Однако Данилову показалось, что мальчик напрягся и как-топодвинулся, словно занимая более выгодную позицию на тот случай, если емупридется вступить с Даниловым в рукопашный бой.

Он вынул кассету и повертел ее в руках.

Кассета как кассета. Собственно, он сам не знал, зачем емупонадобилось смотреть ее, как будто на ней могла быть написана фамилия того,кто ее снимал.

«Две минуты сорок шесть секунд, корреспондент такой-т??,оператор такой-то» — так пишут на профессиональных телевизионных кассетах.Данилов видел такие кассеты много раз, когда телевизионщики приезжали сниматьего отца, а потом присылали кассеты со смонтированным «сюжетом». Мать всегдаочень ревностно следила, чтобы ни одно свидетельство отцовской гениальности небыло утрачено. «Свидетельства» занимали в их квартире отдельную комнату.

— А мы ее с начала смотрели?

— Вы нет, — пожал плечами охранник, — а я смотрел с самогоначала. На скорости, конечно, потому что там все одно и то же — снег и козыреку входа.

Ничего интересного. А потом появляетесь вы с… девушкой.

«Появляемся мы с девушкой и начинаем крушить и ломать дом.Резать гобелены. Сдирать покрытия. Потрошить шкафы. Вываливать густую краску намозаичные теплые полы. Мы бьем по голове охранника так, что раскраиваем емучереп, и тащим его через кухню, и бросаем его истекать кровью, и перешагиваемчерез него, все еще живого, и продолжаем наше веселое занятие. Все это — мы».

Данилова затошнило.

Нервы, нервы. Все дело в нервах, Светлана Сергеевна. Он несправляется.

Вы же видите, как он слаб. Можно попробовать приниматьантидепрессанты, но вряд ли это поможет. Да и возраст, сами понимаете, такойкритический. Шестнадцать лет, гормональный взрыв, им в этом возрасте никакиеантидепрессанты не помогут.

Жаль, конечно, очень жаль. Столько сил на него положили! Нучто ж поделаешь…

По крайней мере, вы сделали все, что могли.

Ему шестнадцать лет. Он стоит голый, растерянный,ошеломленный, красный от стыда, и чувствует, что слезы вот-вот польются, нонельзя, никак нельзя, чтобы они полились, а врач все говорит, как будто рядомнет никакого голого Данилова. Он стискивает кулаки так, что больно пальцам. Онне должен стискивать кулаки, он должен беречь руки, для пианиста пальцы — самоеглавное.

Он уже не пианист. Играть он больше не будет.

Он не справился. Он слаб. Его подвели нервы.

У матери ледяное, замкнутое, гордое лицо. Она не принимаетсочувствия.

Она не допускает никаких слабостей. Сын — слабак иневрастеник — ее не интересует. И правильно.

— Вы что, Андрей Михайлович?

— Ничего, все в порядке. — Данилов нагнулся и вытащил из-подстола большую коробку с кассетами. — Вы не знаете, это чистые или записанные?

— Не знаю.

Диме казалось странным, что Данилов задает какие-то вопросы,что-то все ищет, рассматривает, сохраняет важный вид. В то, что Даниловвиноват, он не очень верил, но был убежден, что хлипкий архитекторишка уж точноразболтал какому-нибудь козлу, что проектирует дом для Тимофея Ильича Кольцова,и где этот дом, небось тоже разболтал, и как проехать к нему, а теперь делаетвид, что ни при чем, оправдание себе ищет, преступника ловит!..

Успокойся, дядя. Мы и без тебя поймаем. Наделал дел, сиди имолчи, не вылезай лучше.

Кассеты оказались чистыми. Целая коробка чистых кассет.Интересно, куда деваются записанные? Отправляются «главному шефу» Дудникову, ион просматривает их на сон грядущий?

Данилов закрыл коробку и посмотрел на нее сверху. «BASF»было написано на коробке красивыми иностранными буквами. Видеокассеты «BASF».

Данилов еще посмотрел, а потом быстро перевернул ту, чтобыла у него в руке. Так и есть. На кассете было написано «Sony».

— Эта кассета не из коробки, — сам себе сказал Данилов, —кассету, которая была в магнитофоне, заменили.

Дима приблизился и посмотрел на коробку и на кассету.

— Правда. — Данилову показалось, что голос его стал чутьменее самоуверенным, и удивление в нем было, и некоторая досада. — Зачем нужнобыло ее менять? Затереть гораздо проще.

— Затирать дольше, — возразил Данилов, — и ненадежно.Забрать ее с собой надежнее. Разрешите, я еще раз посмотрю.

— Пожалуйста, — согласился охранник растерянно.

Магнитофон заглотнул кассету, темный омут телевизорапосерел, дернулся, побежали белые цифры. Данилов присел на корточки, почтиуткнувшись носом в экран.

Он увидел это и весь взмок, шерсть свитера заколола шею. Оноглянулся на охранника, остановил пленку и перемотал назад.

— Смотрите. Видите?

— Что?

— Следы.

— Какие следы?

— Следы на снегу, — объяснил Данилов терпеливо, — вот мы сМартой. Нас камера только что увидела. Мы стоим на углу. Она смотрит на дом. Авот следы. — Он остановил пленку и поднялся. Охранник дышал у него за плечом. —Все утро шел снег. Ночью, наверное, тоже шел, я точно не знаю. Человек, которыйприходил сюда до нас, оставил следы. Вот они. Видите? Прямо под козырьком.Значит, он уехал незадолго до нас, раз снег их не засыпал. Значит, именно егомашину мы скорее всего видели в лесу.

— Какую машину?