— Есть. — Ставлю банку перед его тарелкой с пельменями.

А ещё я вижу, как от всего этого дерьма страдает Данька. Он очень хочет, чтобы я была любима и счастлива, но отцу не намерен давать и шанса. У меня разрывается сердце при взгляде на сына — мужественного и мудрого в свои девятнадцать, готового перегрызть глотку любому, кто посмеет меня обидеть.

— Как работа, сынок? — тоном заботливого папаши спрашивает Матвей.

— Нормально. — Бурчит Даня, склонив голову над тарелкой.

— Пятое «нормально» за вечер! Лиз, это ты сына против меня настраиваешь? Мы же хорошо общались, что случилось? — недоумевает Матвей.

— Когда мы общались хорошо, папа? — Данька со звоном отставляет тарелку и встаёт из-за стола. Мне остаётся лишь закрыть рот, сохранив при себе едва не сорвавшиеся с губ фразы. — Нужны мы тебе стали, да? Надоел своей... свиристелке и вспомнил о семье? А я не позволю, слышишь? Вернуться на все готовенькое после всего...

Верите, я сижу чуть дыша, наблюдая за пламенной речью сына. Его большие глаза сверкают яростным огнём, щеки пылают румянцем, а в голосе столько металла, что хочется поёжиться, ну... или подчиниться приказу.

— А это не тебе решать, Даня, а маме. Прощать меня или нет? — Матвей небрежно отбрасывает кухонное полотенце и медленно встаёт.

— Матвей, я же тебе все сказала...

— Я, пожалуй, пойду. — Сухо произносит он, протягивая сыну руку. Даня ее вяло жмёт, опуская взгляд на свои разноцветные носки.

Когда за Матвеем закрывается дверь, мне хочется застонать от облегчения. Возвращаюсь на кухню и опускаю ладони на широкие плечи сына. Какой же он у меня вырос хороший!

— Сыночек мой, Данечка. — Целую «дитятку» в щеку и ерошу густые каштановые волосы. — Спасибо тебе. Но он все-таки твой папа, нельзя так...

— А с тобой можно «так»? Мам, я не хочу, чтобы вы сходились. И пусть цветы свои не приносит. Ужасные.

Данька улыбается, а я не сдерживаюсь — начинаю громко смеяться. И обнимаю сына. Крепко и от души прижимаю к груди единственного мужчину в моей жизни. Хотя последнее время меня мучают странные до абсурда подозрения, что ещё один мужчина оставил в моей жизни след... Какую неделю я отмахиваюсь от них, как от зудящих комаров, но они то и дело напоминают о себе, больно жаля фактами.

— Мамуль, а ты почему ничего не кушаешь? Весь день пельмени лепила и не попробуешь?

— Я... стеснялась есть при папе. — Бессовестно вру. На самом деле меня мучают тошнота, нарастающая с каждым днём и дикий, почти животный страх. Что будет, если я вправду беременна? Я — более десяти лет страдающая вторичным бесплодием женщина?

— Садись, я тебе положу. И чаю налью, хочешь? — Данька суетится вокруг меня.

Не могу отказать сыну и рассеянно киваю в знак согласия. Домашний пельмень распадается во рту на ужасные атомы. Мясо, вдруг, кажется мне несвежим и слишком жирным, а запах цветов Матвея — удушающе сладким. Сорвавшись с места, я пулей бегу в туалет... 

— Повтори, Виноградова, что ты… — переспрашивает Снежана. К ее удивленно-писклявому голосу приплетаются звуки падающих в раковину инструментов. — Это шутка, Лиз? Если да, то неудачная.

— Да какие уж тут шутки… — вздыхаю я. — Утром сделала три теста и на всех две полоски.

— Подожди, Лизок, я тут немного занята… — мямлит она.

— Интересно, чем? Или тебе каждый день подруга сообщает, что беременна? — протягиваю нарочито капризно. Конечно, я понимаю, что работу никто не отменял, но, черт, мне сейчас жизненно необходим друг! Прямо сейчас! Сиюминутно.

— Чем? Взвешиваю печень.

— Ужас, меня сейчас снова вырвет…

— Секунду, Лизок.

Очевидно, Снежка кладет телефон подальше, отвлекаясь на свои прямые обязанности патологоанатома. Но я все равно слышу ее шаги, скрежет ужасных металлических весов и голос, обращенный к санитару:

— Андрюха, запиши: один килограмм четыреста девяносто грамм. Все, Лизок. — А это уже бросает мне. — Я вся твоя. Мою руки и сажусь тебя слушать.

— Снежана, я последнюю неделю почти не ем, — начинаю исповедь. — Похудела на четыре килограмма, голова кружится, тошнит так, что мне хочется убивать… Нет, сначала убить Мистера Жиголо, за то, что он такое со мной сотворил, а потом… всех остальных.

— Говорить собираешься ему, Лиз?

— Нет конечно. А зачем?

— Послушай, ты можешь приехать ко мне? — оживляется Снежок.

— В окружную? А вдруг я его там встречу? И... зачем?

— Сходим на УЗИ, посмотрим, все ли в порядке. Я надеюсь, ты не собираешься избавляться от ребенка? — опасливо интересуется подруга.

Знаете, ее вопрос меня ошарашил… Невольно кладу ладонь на живот и легонько поглаживаю его… Что, если у малыша будут такие же, как у Егора зелено-карие глаза? Или высокий рост и широкий разворот плеч? Губы с чуть более пухлой нижней губой? Улыбка, от которой я растаяла, как свечной воск от огня. Я не мечтала о таком подарке судьбы, как ребенок, но Егор мне его подарил. Или судьба подарила, хотя нет — звучит слишком пафосно. Скорее моя несдержанность и безрассудность сыграли со мной дурную шутку.

— Нет. Я твердо решила рожать.

— Я запишу тебя на осмотр, а ты приводи себя в порядок и дуй ко мне.

— Принято, босс! Уже вызываю такси. — Рапортую я.

— Твой Виноградов мог бы вместо своих кошмарных цветов подарить тебе машину! — усмехается Снежка. — Лиза, ты знаешь, какие цветы самые красивые?

— Пионы, ландыши, розы… — перечисляю я. — Только без блесток и упаковки.

— Ошибаешься, Эльза! Самые красивые цветы те, что небрежно приклеили скотчем на капот новенького автомобиля.

— Да ну тебя, Снежок. 

Я сижу перед «самым опытным и лучшим врачом» женской консультации при окружной больнице с видом провинившейся школьницы. Тереблю краешек пояса голубого хлопкового прямого платья с романтичным названием «Миранда» — одного из лучших моделей моей последней коллекции.

— Первый день последних месячных?! — голос пожилого акушера-гинеколога Котовой гремит, как пролетающий по рельсам поезд.

Отвечаю сбивчиво, ища дрожащими пальцами нужное приложение в телефоне. Я слежу за своим циклом — такая уж у меня привычка.

— Мартовский будет малыш. — Уткнувшись носом в амбулаторную карту, произносит она. — Сейчас я выпишу направление на УЗИ, но размеры матки соответствуют сроку. Да не волнуйтесь вы так. — Строгий взгляд Октябрины Васильевны смягчается. — Ничего странного в вашей беременности я не вижу: море, солнце, полноценный сон и питание... Смена климата, опять же. Ну и... нельзя не принимать во внимание способность к зачатию отца ребёнка. Он у вас, видимо, ого-го! Кстати, мне нужны будут его анализы.

— Зачем? — на моем лице отражается ужас.