— Такие требования. — Разводит она руками. — Флюорография, группа крови и резус-фактор. Он не страдает ВИЧ или гепатитом?

— Я... не знаю. — Виновато блею я, чувствуя, как щеки затапливает позорный румянец. — Я не замужем. И с отцом ребёнка связей не поддерживаю.

— Эка невидаль. Не расстраивайтесь, Елизавета Андреевна. Держите направление на УЗИ.

Я сжимаю в ладони снимок УЗИ моего будущего малыша и бреду к автобусной остановке. Проказник-ветер взвивает длинные распущенные пряди и обласкивает щеки, разделяя со мной радость едва ощутимым нежным касанием. Подумать только, я мама! Мужчинам не понять, какие чувства испытывает беременная женщина. Разве можно любить того, кто на фото выглядит, как крошечный пупсик с едва обозначившимися конечностями? А я, кажется, уже его люблю. И эта любовь затапливает меня с головой, даря спокойствие и уверенность. Она, как невесомое облачко из страны розовых единорогов — воздушная, хрупкая, окрыляющая. Я, того и гляди, взлечу от счастья! Чему ты так радуешься, дура, спросите вы? А я знаю, что справлюсь. Одна или с помощью «ого-го» какого Мистера Жиголо. К слову, я ещё не решила, сообщать ему или нет. Плюхаюсь на лавочку остановки и достаю из сумочки телефон. Как же быть — звонить Егору или нет? Отыскиваю его контакт в списке заблокированных абонентов и застываю в задумчивости над светящимся экраном...

Лиза

Люди частенько несправедливо ропщут на судьбу. А ведь дело исключительно в нашем выборе. Это мы идем на поводу безрассудных желаний, а потом расхлебываем последствия своих поступков. И виноваты в этом мы! А не судьба-злодейка, как принято считать у некоторых. Мы влияем на себя, родных, близких и… не очень людей. И прямо сейчас в мозгу пульсирует стойкое желание — не лезть в жизнь Егора. Подумать страшно, что сейчас переживает его семья! Сколько испытаний, страданий и боли свалилось на голову его жены… Уверена, и ему непросто. У меня язык не повернется сказать о ребенке в такое время. Возможно, позже, когда все уляжется. Но это неточно...

Рассеянно опускаю телефон в сумочку и, заметив подъезжающий автобус, встаю с места. В раскаленном солнцем воздухе витают пары бензина, пыли и чужого парфюма. Гремучая смесь вызывает очередной приступ тошноты. Прижимая носовой платок к лицу, усаживаюсь на кресло возле окна и пытаюсь отдышаться. Шарю в недрах сумки в поисках бутылки воды. Черт, кто же придумал дамские сумочки размером с чехол на танк? Мамочки, только бы успеть до дома!

Но кроме бутылки нащупываю вибрирующий телефон и сразу же отвечаю Снежане.

— Лиза, я тут подумала… Вернее, я сначала подумала, потом проверила… — осторожно протягивает она.

— Снежка, ты о чем? — произношу мученическим тоном, делая глоток.

— Лиз, не говори пока Егору ни о чем. Его жена только пришла в себя… Состояние стабильно тяжелое, врач готовит документы для клиники в Гамбурге. Я расспросила медсестру из отделения — Мистер Жиголо бегает по городу в поисках толкового переводчика на немецкий. Ему и так…

— …непросто. Я приняла такое же решение, Снеж. Повременю с новостями. Я самостоятельная женщина, способная обеспечить себя и ребенка.

— Да ну тебя, Лизка. Сказать все равно придется! Ну все, пока-пока, самостоятельная женщина, я пойду к своим жмурикам.

Мне повезло со Снежкой, согласны? Не каждая подруга с тобой на одной волне. Погруженная в раздумья, я бреду домой, предвкушая не очень приятное уединение в обнимку с унитазом. В мозгу словно мигает сигнальная лампа — терпи, терпи, Лиза! Неужели, тошнота будет преследовать меня всю беременность? Не помню, чтобы я так мучилась с Данькой! Поднимаюсь на третий этаж по лестнице и, торопливо распахнув входную дверь, бросаюсь прямиком в туалет. Вот так — в обуви и с сумкой через плечо (ее успеваю по пути снять).

Меня выворачивает наизнанку. Слышу чьи-то шаги, а потом сквозь пелену слез, выступивших от напряжения, вижу лицо Матвея… Чувствую его руки, заботливо поддерживающие мои плечи и волосы.

— Господи, Лиза, что случилось? У тебя дверь нараспашку… Я хотел позвонить, но проезжал мимо и решил заехать. Похоже, не зря.

— Матвей, оставь меня на пару минут. — Хриплю я, склоняясь над раковиной. Умываюсь, чищу зубы и на негнущихся ногах ковыляю на кухню.

— Может скорую вызвать? — встревоженно произносит Матвей, вскакивая с места. — Чаю, Лизонька? С лимоном и сахаром? Отвезти тебя к врачу? Ты что-то съела?

— Я беременна, Матвей.

— Шутишь? Этого не может быть. Мы же… после Даньки так и не родили второго. Лиз, что происходит? — Матвей возвращается на кресло напротив меня, позабыв о чае.

— Матвей, доктор подтвердил беременность. — Облегченно вздыхаю и откидываюсь на спинку. Ну, наконец-то! Теперь Матвей точно отстанет и прекратит изводить мое обоняние цветами. Повисает спокойная, похожая на невесомое облачко из мира розовых пони, тишина. Вы не представляете, какое я испытываю блаженство! Сообщать бывшему мужу о беременности от другого мужчины — чистейший кайф! Жалко нет Илоночки — хотелось бы посмотреть на ее вытянутое личико и непрерывно хлопающие ресницы. Да-да, детка, в постели я, как оказалось, не полный ноль.

— Ты молчишь? — спрашиваю ошарашенного бывшего. — Осуждаешь меня?

— Лиза, я давно утратил право указывать тебе, как жить. — Вздыхает нарочито тяжко. — Если тебе нужна моя поддержка и материальная помощь, я готов. И ребенка принять готов, если тот мудак, который его заделал, отказывается.

Во дела! Раскрываю губы, чтобы ответить, но издаю лишь жалкий всхлип… 

— А ты чего заехал, Матвей? — непринужденно спрашиваю я. Не хватает еще, чтобы бывший возомнил о себе черт те что… Хотя, признаюсь, его предложение меня ошарашило. Принять чужого ребенка и помогать материально — передо мной точно сидит Виноградов?

— Лиз, не уводи тему.

— Мне кажется, это не твое дело. — Завариваю травяной чай, достаю из духовки ржаные сухари (я теперь могу есть только их). — У ребенка есть отец и он от нас не отказывается. — На последней ноте голос дает трещину. Ну почему так, а? Я даже соврать по-человечески не умею.

— Лиза… Лизонька. — Матвей поднимается, с шумом оттолкнув кресло. — Я же знаю, что это неправда. Ты ни с кем не встречалась. Это… случайная связь, я прав? — Его большие теплые ладони снисходительно опускаются на мои плечи.

— Ничего не изменится, Матвей. Между нами… ничего никогда не изменится. — Увернувшись от его душащих объятий, бросаю я. — Я не могу вычеркнуть прошлое. И…никакой ребенок этого не поменяет. Спасибо… за твое предложение, но…

— Я все понимаю, Лиз. И не стану давить. Просто знай, что я рядом.

Я разливаю чай, сервирую стол. Матвей не отказывается от предложенного мной обеда. Преодолевая тошноту, разогреваю сваренный вечером борщ и кормлю оголодавшего бывшего. Он ест с удовольствием, а я, наблюдая за ним, испытываю… жалость. Да, именно так. Оказывается, умершая любовь не превращается в ненависть. Она трансформируется в жалость — мерзкое, пренебрежительное чувство, скользкое, как слизняк.