Знаешь, почему я спросила тебя о том, как ты переключился на историю? Потому что чаще всего тебя упрекают в том, что ты пишешь свои книги не как историк — исключительно на основании источников, — а как гуманитарий, не боящийся выдвигать серьезные обвинения и призывать других к ответу. Ты это осознаешь?

Ну, я же читаю то, что обо мне пишут. Ключевое слово моих критиков — «образование». Гросс, мол, не имеет образования — имеется в виду историческое образование — и не владеет материалом. А следовательно, не знает правды. Только это, если называть вещи своими именами, вранье. Достаточно вспомнить то, о чем мы только что говорили: в моих текстах множество комментариев, причем обширных. Все значимые мысли и наблюдения опираются на эмпирический материал, на который я ссылаюсь, который привожу и комментирую.

Такого рода критика тебя задевает?

Знаешь, я не придаю ей слишком большого значения. Это такая простая, чтобы не сказать — простецкая, критика, позволяющая перечеркнуть книгу без содержательной глубокой полемики с ней.

Тебя это действительно не бесит? Не причиняет боль?

Это действительно не производит на меня особого впечатления. Впрочем, в самом начале моего появления на ниве польскоязычной исторической науки, после того, как вышла наша с Иреной книга «В сороковом нас Матушка в Сибирь сослали…» (сначала она была опубликована в Лондоне издательством «Анекс», а затем несколько раз перепечатывалась подпольными польскими издательствами и, наконец, в 1990 году была издана в Варшаве «официально»), никто меня не упрекал в отсутствии исторического образования, напротив… Даже издание «Кошмарного десятилетия» не вызвало острой полемики. Скандал разразился лишь после появления «Соседей».

Но когда вышли «Соседи», я уже не был новичком в том, что касается книг. Их у меня на тот момент вышло несколько, причем в прекрасном издательстве, я имею в виду Princeton University Press — это, пожалуй, наиболее уважаемое научное издательство в США. Кроме того, основной моей профессиональной средой — а следовательно, и точкой отсчета, если говорить о репутации среди коллег по цеху — является академический мир Соединенных Штатов, в котором, как я тебе уже говорил, меня приняли.

Во всяком случае, в 2000 году, когда вышли «Соседи», я был уверен, что знаю, как писать исторические книги. Поэтому замечания вроде «у Гросса нет образования» или что написанное мною «ненаучно» я воспринимал спокойно, понимая, что есть на свете множество людей, точкой зрения которых я дорожу и которые имеют совершенно противоположное мнение о мною написанном. И еще одна вещь.

Какая?

Я специально постарался сделать так, чтобы «Соседи» вышли сначала по-польски. Я несколько раз говорил об этом в интервью. Я считал, что история погрома в Едвабне не должна прийти в Польшу, так сказать, «извне» и польский читатель (я думал, что это будут главным образом исследователи) должен иметь возможность обсудить это прежде чем «Соседи» появятся в Штатах. Книга вышла у Кшиштофа Чижевского[167] в издательстве «Пограничье». Англоязычное издание появилось спустя почти год, в апреле 2001 года в Princeton University Press. Но с самого начала, когда книга существовала еще только на польском, у меня имелось также мнение англоязычных читателей, поскольку я писал на двух языках одновременно и послал машинопись в издательство Принстонского университета еще в марте 2000 года.

Через несколько дней, 29 марта 2000 года (спасибо интернету, хранящему корреспонденцию даже таких безалаберных личностей, как я!), пришло письмо от Бригиты ван Рейнберг, редактора исторического отдела этого издательства: «Только что закончила читать твою рукопись и хочу сказать, что книга великолепна, причем во многих отношениях. Во-первых, она прекрасно выстроена и блестяще написана. Во-вторых, сама тема и поставленные тобой вопросы имеют огромное значение и оспаривают всю послевоенную историографию…»

Бригита в силу специфики своей деятельности — очень опытный и придирчивый читатель исторических монографий, причем именно с точки зрения оценки профессионализма и методологии, ведь она не может глубоко разбираться во всех эпохах, которым посвящены публикуемые в издательстве книги. Экспертами относительно содержания выступают специалисты в конкретных областях.

Вскоре восторженную рецензию прислали Марк Мазовер[168], а также Дэвид Энгель[169], Энтони Полонски[170] и Тони Джадт[171], мнения которых приводятся на обложке принстонского издания. Все это было у меня в руках за несколько месяцев до декабря 2000 года, когда в Польше разгорелась дискуссия вокруг «Соседей».

Дальше — больше. Книга вышла на более чем десяти языках, недавно — по-китайски. В 2001 году она номинировалась на две важнейшие американские книжные премии: National Book Award[172] и National Book Critics Circle Award[173].

А в 2005 году — и это, пожалуй, награда, которую я ценю более всего, — к своему столетнему юбилею издательство Princeton University Press опубликовало небольшой сборник «Столетие в книгах», где — в коротких эссе, принадлежащих перу известных ученых, — представило сто важнейших, по его мнению, опубликованных им книг. В список вошли и «Соседи». А на выпущенном по этому случаю маленьком рекламном плакате рядом с фотографией Альберта Эйнштейна (и, кстати, Виславы Шимборской) есть и мое изображение. Теперь ты понимаешь, почему во время развернувшейся в Польше бурной дискуссии вокруг «Соседей» я не опасался за научную сторону книги.

Когда в Польской академии наук, в отделе Ежи Едлицкого[174], состоялась встреча, с которой, в сущности, началась дискуссия о книге во всех польских СМИ, — дебаты продолжались несколько часов. Алина Скибиньская[175] во время своего выступления расплакалась, Томаш Стшембош[176] не произнес ни слова, Томаш Шарота[177] смертельно обиделся на Едлицкого, Марек Эдельман[178] обругал Яцека Жаковского[179], а присутствовавший в зале историк Ежи Эйслер[180] в какой-то момент заявил, что если бы студентка принесла «Соседей» в качестве дипломной работы, он бы ее не зачел. Но я не наложил в штаны от страха.

И высказывания, что это, мол, эссе, что ты социолог, а не историк — тебе как с гуся вода?

На самом деле все это говорилось, чтобы обесценить мою работу. Я уж не говорю о потоке антисемитских оскорблений, вроде текстов, печатавшихся в газете ксендза Рыдзыка[181] «Наш Дзенник» и тому подобных изданиях, но это вообще не стоит упоминания.

Прежде всего я не очень понимал, почему социолог — это специалист какого-то худшего сорта по сравнению с историком. Впрочем, жизнь разрешила за меня и эту дилемму — в 2003 году я стал историком официально: мне предложили ставку на историческом факультете Принстонского университета. На самом деле — хотя об этом мои критики имели