не подступись. Война кончится еще в этом году блистательной победой союзников. Народы, ставшие, по всей видимости, добычей атеизма, вернутся в лоно религии. Появится великий полководец, который на полях сражений возродит былую славу Франции. Самый ближайший приспешник Гитлера предаст его. Япония нападет на Советы… По мнению некоей знаменитой особы, обитающей возле Волчицы, на земле воцарится мир: одни утверждали, что это будет папа, другие — что Муссолини. А Жан де Монсэ думал: «Будем ли мы в новом году вместе, Сесиль и я?.. Сесиль и я…»

Что бы ни было суждено сороковому году, он начался снегопадом, конные состязания в Венсене открылись по зимней дорожке. Генеральная репетиция в костюмах: повсюду военные, ипподром во власти армейских. Шинели даже в раздевалке для жокеев. — Теперь даже качалки[305] выкатывают военные, — говорил Мерсеро. — А нам-то что? — ворчал Пасторелли. Но как тут разобраться, когда каждый день пишут о поражениях русских — там одна дивизия разбита, здесь другая, а институт Гэллопа уверяет, что 88 процентов американцев — за финнов. Жан взглядом спрашивал Пасторелли, можно ли всему этому верить.

Во время рождественских каникул дружба между Пасторелли и Жаном Монсэ окрепла. До сих пор они поглядывали друг на друга, как два котенка, которые еще не знают, стоит ли им играть вместе или лучше поцарапаться из-за клубка шерсти. Сначала они говорили о том, о сем, встречались не так-то уж часто. Во время каникул они привыкли бродить по пустынному в эти дни Парижу. Тогда-то у них и зашла речь о том, о чем раньше, видимо, оба не решались говорить. Но мрачное чело Пасторелли разгладилось только в первых числах января, когда разговор коснулся предстоящего заседания палаты.

А до того… В декабре Жан раз десять собирался зайти к сестре. И всякий раз находил весьма убедительные, по его мнению, причины не ходить. Главная причина та, что Ивонна будет обращаться с ним, как с мальчишкой. Особенно когда обнаружится его невежество в определенной области — невежество, которое он и сам за собой знал. Одно было ясно: Жан под всевозможными предлогами избегал встречи с сестрой, и так же ясно было, что в ее присутствии он побоялся бы открыть рот. Это тянулось целый месяц. Он даже объяснял себе свое влечение к новому товарищу именно тем, что Пасторелли (так Жан, во всяком случае, думал) обладает отсутствующими у него самого знаниями. Быть может, с помощью Пасторелли ему легче будет разобраться в некоторых вопросах. Почему он так решил — неизвестно, особых оснований на то не было, если не считать двух-трех случайно оброненных Пасторелли слов. Пасторелли был не из болтливых. С ним приходилось быть начеку. Одна неуместная фраза, и он тут же замыкался наглухо, словно на ключ… А в ожидании его откровений Жан не шел к сестре… Он даже сам себе не признавался, что удерживало его от посещения Ивонны. Не то ли, что во время их последней встречи в ноябре он из какой-то стыдливости отрекся перед сестрой от Сесиль? И эту ложь он скрывал от себя еще старательней, чем ложь, допущенную в разговоре с Мишлиной. Не мог же он спросить тогда у Мишлины о том, что Мишлина, самая обыкновенная девушка, ровно ничего собой не представлявшая, все-таки знала, а он, Жан, не знал. И самая ложь его Мишлине тем и объяснялась, что «быть с нами», как говорила Мишлина, — это как раз и означало знать определенные вещи, даже прямо предполагало знание определенных вещей… Но с Ивонной дело обстояло хуже. С каким развязным видом ответил он тогда па ее вопрос: «Ну, как твоя великая любовь?», как небрежно он бросил: «Ну, знаешь…» Ивонна — не Мишлина. От нее не отделаешься одной фразой, вроде той, которую он тогда напрасно произнес. Так он думал, а сам объяснял эти колебания не столько своим чувством к Сесиль, сколько своим политическим невежеством. Такое объяснение в известной степени оправдывало Жана в его собственных глазах. Прежде чем начать разговор с Ивонной, Жану хотелось хоть немного набраться сведений. Теоретических сведений. Например, Маркс. Он в жизни не читал Маркса. В продаже, впрочем, нет ничего из его сочинений. Вы только представьте себе, некий молодой безумец зимой тридцать девятого — сорокового года заявляется в книжный магазин и вежливо адресуется к продавщице: «Нет ли у вас, мадам, сочинений Карла Маркса?» Его бы просто выставили вон. Словом, подходящих книг не было нигде, даже у букинистов на набережных. Полиция господина Даладье не жгла книг. По словам Пасторелли, полицейские просто конфисковали запрещенные книги, пускали их под нож или же складывали грудами в подвале префектуры, где они неминуемо должны были погибнуть от сырости, так как рядом протекала Сена… Вот эти-то разговоры и возбудили интерес Жана и к Пасторелли и к Марксу. Оказалось, что о Марксе молодой де Монсэ знает гораздо меньше, чем о Жеане Риктюсе. А ведь подумать только, какую роль марксизм играет в современном мире, — даже если считать его измышлением дьявола, как утверждал Мерсеро. Непростительно не знать, что же это такое. А ведь Жан даже толком не знал, что такое профсоюз… Все говорят о коммунистах. В сущности, Жан ничего, буквально ничего не знал о коммунистах… Он так и сказал Малу Маслон: — Только и слышишь, что о коммунистах да о коммунистах, а чего хотят коммунисты? Из чего они исходят? — Малу презрительно пожала плечами: нашел о чем думать! А не найдется ли в ее библиотеке на авеню Фош соответствующей литературы?.. На следующий день Малу притащила ему книжонку Прудона «Литературные майораты», одну книгу Жореса и краткую историю профсоюзного движения. Больше она ничего не откопала. Нельзя сказать, чтобы эти книги очень увлекли Жана. Жан — и в этом заключалась главная трудность — так и не мог себе представить, что такое профсоюз. Пасторелли здорово подтрунивал над Жаном, когда тот признался в своем невежестве. Признался Жан и в том, что, в сущности, он не понимает, в какой мере синдикализм Пелутье[306] мог объяснить нынешнее положение вещей… В голове у Жана перемешалось все: профсоюзы, Интернационал, забастовки, Бланки[307], о котором он нашел специальную брошюрку в магазине на улице Месье-ле-Пренс, тейлоризм, система Бедо[308], непротивление, корпоративизм… Как распутать этот клубок? Конечно, ему мог бы помочь Серж Мерсеро. Недаром отец Сержа был секретарем Конфедерации французских предпринимателей. Если бы только Серж пожелал… Но Серж не желал возобновлять разговор, который произошел между ними