в первые месяцы знакомства и в котором осталось столько загадочного для Жана де Монсэ. Серж твердил, что все это ужасная скучища, что пусть об этом беспокоится полиция, пусть она наведет порядок, и начинал разглагольствовать о свободе личности, о том, что жизнь — приключение, о духе сообщничества. Жану все это до смерти надоело. К тому же ему решительно не нравилось, когда в его присутствии говорили о любви в слишком развязном тоне. В клинике самым интересным человеком для Жана, несомненно, был Пасторелли. Должно быть, потому, что он держал себя замкнуто. У Пасторелли было длинное, некрасивое лицо, резкие движения. Крепкий юноша, но явно недоедавший с детства. На висках два-три прыщика. И всегда у него такой вид, словно ему не по себе от того, что он иного склада, чем все остальные студенты. Казалось, больничные санитары ему ближе. Ресницы у Пасторелли были совсем светлые, очень густые. Во время разговора он то и дело опускал веки, но не от скрытности: если уж он глядел на вас, то глядел в упор. Нет, стеснительность его шла совсем от другого. Он не любил пустой болтовни. Знал ли Пасторелли, что такое профсоюзы? Смешнее всего, что Пасторелли краснел, когда ему задавали такие позорно глупые вопросы. Есть же люди, которые не знают, куда деться от стыда, когда кто-нибудь в их присутствии спрашивает смысл латинской цитаты, известной любому лицеисту-старшекласснику. Пасторелли пустился в объяснения, а Жан честно пытался понять. Однако получилось то же самое, что с книжками, которые он взял у Малу: слова он понимал, а общего смысла не улавливал по той простой причине, что у него не было реального представления о жизни рабочих…

Однажды во второй половине декабря Монсэ и Пасторелли после занятий вышли вместе. На бульваре Сен-Жермен им повстречались новобранцы. Толпа молодых людей бежала по пустынному, серому, скованному морозом бульвару. Новобранцы как новобранцы, — такие же были и в прежние времена. С разноцветными лентами, с позолоченными значками, к шляпам или фуражкам прикреплены сложенные треугольником лубочные картинки-удостоверения с надписью «годен». Они бежали, толкались на ходу, вихрем врывались в метро. Пасторелли брезгливо поморщился и довольно грубо выразился на их счет. А у Жана сильно забилось сердце. Не то чтобы он нашел этот маскарад особенно уместным или этих парней особенно умными. Но ведь они уходили в армию, их втягивала таинственная, жуткая машина войны, Жан попытался было объяснить свои чувства товарищу. — Подумаешь, — отрезал Пасторелли, — мне на них глядеть противно! Не отдавать себе отчета в том, что происходит. В их годы… — А ведь они были всего годом старше Пасторелли и Жана де Монсэ. Пасторелли свирепо сплюнул и предложил Жану дешевую сигарету. Сбоку у него нехватало одного зуба. Пальтишко узкое, воротник весь вытерся — от бархата и следа не осталось. Ногти он стриг так коротко, что даже смотреть было страшно. — Скажи, пожалуйста… почему это тебе пришло в голову… расспрашивать о профсоюзах?

Этот вопрос уже давно вертелся у Пасторелли на языке. Он чувствовал к Жану де Монсэ известную симпатию; Жан, по крайней мере, рослый, здоровый парень, как и сам Пасторелли, не то что этот заморыш Сотеро или чучело гороховое Мерсеро, который весь вихляется на ходу, тяжело волочит длинные свои ножищи, а плечи у него, как у цыпленка. Но Пасторелли все же был начеку. Почему это Жану вздумалось спросить о профсоюзах именно его, Пасторелли? Неужели есть люди, которые не знают таких вещей? И потом, легче на поворотах, дружок! Хочешь знать мои мысли, — не выйдет, не на таковского напал. В этот день они говорили о «Графе фон Шпее»[309], который зашел в порт Монтевидео, а английские и французские суда подстерегали его у выхода из территориальных вод Уругвая… Теперь уж Пасторелли стал экзаменовать Жана. Подумать только, парень вырос в интеллигентной семье, учился, учился, и такое беспросветное невежество! Просто уму непостижимо! Чего же тогда требовать от простых новобранцев? Никакой, в сущности, разницы. Ведь месяц тому назад этого самого Монсэ повсюду видели с одной красоткой, — интересно, куда она девалась? Странный был у нее вид… За несколько дней до рождества как-то вечером он зашел с Жаном и с Мерсеро в кафе. Правда, Пасторелли терпеть не мог этого франта. Но ему интересно было послушать, как они разговаривают с Жаном Монсэ, пожалуй, поучительно, — хотелось знать, что представляет собой этот Серж. Дружба между Мерсеро и Монсэ раздражала и как-то тревожила Пасторелли. Ему неприятно было видеть их вместе. Он даже немного ревновал. Удивительное чувство! Может быть, он просто боялся, что Жан привяжется к этому противному моднику. А ведь Пасторелли хотелось иметь друга. Иной раз чувствуешь себя таким одиноким. Дома, правда, есть старики, милые старики… но в девятнадцать лет этого, все-таки, маловато… Сидя за столиком, говорили обо всем понемножку. Жан уже не помнил даже, как разговор перешел на общие темы. Пасторелли презрительно повел плечами. Все эти рассуждения об «уделе человека», как они твердили словно попугаи, — все это не по его части… Он думал о том, что отец никак не может собраться к зубному врачу: все нехватает денег; вспомнил опухшие пальцы матери, которая целыми днями стирала на пятерых детей. А тут еще Мерсеро со своими разглагольствованиями насчет «свободы личности» и прочей дребедени. Однако Жан внимательно слушал Сержа. А Пасторелли, глядя на бледное лицо Мерсеро, думал, что из него вышел бы неплохой герой салонного фильма, не будь он совсем дохлый. — Человек обязан знать, чем он хочет быть… Если индивидуум чувствует в себе данные Дон-Жуана, пускай, но не всякому дано быть Дон-Жуаном… Времена Стендаля давно миновали, и глупо разыгрывать из себя в наши дни Жюльена Сореля. Надо уметь осмыслить свой удел. Герой сегодняшнего дня — это не Милый друг Мопассана. Мы совершаем непростительную ошибку, представляя себе наше будущее на фоне декораций прошлого: квартирка в квартале Руль… биржа и ипподром… Ныне — хочешь ли ты того или не хочешь — возможности жизни стали царственно богаты. — Что он имеет в виду, этот тонкогубый, чего он жеманничает? Кому ты нужен, Дон-Жуан грошовый? Что они болтают о Рэмбо, торговле неграми, Хараре… При упоминании о Рэмбо Жан, как всегда, вспомнил Сесиль и резко переменил тему разговора. Осмыслить свой удел!.. Он лично не мог представить себе жизнь с Сесиль и тем более жизнь без Сесиль…

— Нет, уж увольте! С этим типом я за одним столом сидеть