Он двинулся дальше, но уже не бегом, а широким шагом, уверенный в себе – но и настороженный. Его тревожило безмолвие, и горизонты казались покровами, под которыми затаились полчища врагов.

Жабодав – не единственное чудовище, бежавшее по следу Хромого; были и другие, большая разномастная свора. Но Пес находился впереди, возглавлял погоню, и только он не нес на спине седока – грозного обитателя или обитательницу Башни. Жабодав – разведчик, самый сильный боец – чаял еще до исхода этого дня войти в анналы истории как убийца последнего из Десяти Взятых, как тот, кто наглухо запер дверцу в глубокую древность.

Он взобрался на гребень низкого холма и впервые увидел Весло. Потревоженный снег сказал ему о том, что здесь задерживался и Хромой. Да вот и он сам – одинокая крапинка движется вдалеке по девственно белому покрову.

Пес припал на брюхо, уменьшив тем самым свой силуэт, и вслушался в безмолвие. Заметил ползущий из города дым, не упустил из виду и то, что все постройки и деревья вне городской стены убраны, там теперь белая гладь. Поддавшись на миг непонятной тревоге, оглядел горизонт – будто не макушки деревьев вдали, а шлемы и копья застывших в тесном строю легионеров.

Позади толпились его спутники. Дождавшись, когда крапинка скроется на темном фоне городской стены, все дружно двинулись вперед, навстречу победе или поражению, постепенно растягиваясь в линию.

Сидя в ледяных потемках, Смедз выбивал зубами барабанную дробь. Ныл пустой желудок, было страшно. Внушать себе, что причины тряски и боли – холод и голод, удавалось плохо. Свербила жуткая мысль: а ну как это холера?

Все вокруг было заполнено дымом и запахом сожженных трупов. Смерть в эту ночь собрала богатый урожай. В городе более-менее сносно питались только солдаты. Болезнь без труда проникала в ослабленные тела.

Смедз смотрел на мостик над канавой и гадал, придет ли Рыба и что делать, если не придет. Постепенно он убедил себя, что остался последним из четырех подельников и что величайшее сокровище в мире не спасло его от нищеты. Точно крыса, он ютится в клоаке. Вот уже в десятый раз ищет в мешке забытую корку хлеба – и, конечно, ничего не находит, кроме добытого в Курганье золота и серебра. Целое состояние – но с какой легкостью Смедз отдал бы его за сытный обед, теплую постель и уверенность в том, что всяческие страсти и напасти забудут его имя.

Он вздрогнул. Размечтавшись, не заметил, как двое мужчин пришли на мостик. Один из них похож на Рыбу.

Вот Старик дал условный знак – сейчас оставит второго на месте, а сам спустится к напарнику. Смедз засунул мешок в заранее найденное отверстие – туда, где вывалилось несколько камней из облицовки и грунтовые воды промыли полость в земле. Теперь надо пробежать сотню ярдов до конца крытого участка канавы, к свету.

На полпути он споткнулся о труп, над которым успели хорошенько потрудиться крысы. Но Смедз настолько привык ко всей этой жути, что просто поспешил дальше, не уделив мертвецу даже коротенькой мысли. Он выбрался из канавы и, увязая в снегу, добрался до условленного места встречи, которое нельзя было увидеть с моста – мешал бугор шестифутовой высоты.

Рыба принес внушительных размеров холщовую синюю сумку.

– Порядок? – прохрипел Смедз.

– Да вроде все честно. Здесь первая треть, а еще еда, одежда, одеяло и кое-какие мелочи. Тебе пригодится.

У Смедза потекли слюнки. Но он спросил:

– Что теперь?

– Идешь на мост, берешь вторую треть, говоришь ему, где искать клин. Я наблюдаю из укрытия. Будут заморочки – я его выслежу и пришью. Вперед. Давай закончим дело.

Смедз взглянул на Старика, пожал плечами и зашагал к мостику. Даже сам от себя не ожидал такого хладнокровия. Наверное, уже привык попадать из огня да в полымя. Вон как достойно вел себя в плену у мятежников. Его так и не сломали.

Человек на мостике стоял, прислонясь к перилам и глядя в пустоту. Без любопытства он посмотрел на Смедза, когда тот приблизился. Ногой незнакомец придерживал синюю сумку. Смедз подступил бочком и облокотился о перила по другую сторону от сумки.

Незнакомец был моложе, чем ожидал Смедз, и принадлежал к совершенно незнакомой расе. Легко догадаться, почему он взял себе имя Изгой.

– Смедз Шталь.

– Да. А ты, я гляжу, честный. Такие люди нынче редкость.

– Было время убедиться в пользе игры по правилам. В мешке вторая треть. У тебя есть то, что мне нужно?

– Городская стена. Сто восемьдесят два шага к востоку от северных ворот, под двадцать шестой амбразурой, в кладочном растворе за блоком, который примыкает к торцу заглубленной балки боевого хода.

– Понятно. Спасибо. Всего доброго.

Смедз подхватил сумку и чесанул что было духу.

– Порядок? – спросил Рыба.

– Ага. Что дальше?

– Дальше? Я иду к нему, и мы выясняем, правду ли ты сказал. Если да, он мне отдает последнюю треть. Если нет, убивает меня и спускает на тебя всех собак.

– Слушай, а может, рванем? Того, что есть, нам хватит.

– Он не кидает – считаю, и нам не резон, иначе надолго застрянем в Весле. А так будем знать, что хоть кто-то на нас не охотится. Возвращайся в свою нору, а я иду на мост.

– Ладно.

Смедз уже был готов нырнуть в канаву, когда по всему городу заревели рога. Пришел Хромой.

Ворона осенила идея. Блестящая! Спасительная! Он раздобудет клин, и тогда Душечка сменит гнев на милость.

Парня маленько заклинило. Он ни с кем не поделился своим замыслом, кроме Братца Медвежонка, которого уговорил идти вместе с ним. Начало вышло удачное – они не встретили серых патрулей. До городского центра добрались как раз вовремя, чтобы увидеть выходящих из храма Изгоя и дедугана – Ворон и тут не просчитался. Проследовать за этой парочкой было несложно.

И вот Изгой и его спутник стоят, опершись на перила пешеходного мостика, перекинутого через большую дренажную канаву. Ворон и Братец Медвежонок наблюдают издали. Вокруг канавы – голый пустырь. Ворону очень хочется подобраться поближе, но это невозможно сделать незамеченным.

– Какого черта они топчутся? – спросил Вертун.

– Похоже, ждут.

Старикан вдруг отошел и исчез на пустыре за канавой. Через пять минут на мостик пришел другой мужчина, поговорил с Изгоем и убежал обратно с сумкой в руке.

– Все, хана, – сказал Вертун. – Хорошенько сгибаемся, целуем себя в анус и говорим «прощай, клинышек».

– Клин еще не у Изгоя, – буркнул Ворон. – Поглядим, что будет дальше. А вот и первый!

К Изгою возвращался старик. Потом они не разговаривали, просто стояли рядом.

– Смотри, – указал Ворон.