Приближается тварь из котла. Она уже меньше чем в ста ярдах, и никто не в силах ее остановить. Скаты лупят молниями, а ей хоть бы хны. Тварь думает только об одном: надо завладеть серебряным клином.

Ящик требовал, чтобы Ворон добрался до клина, опередив монстра, и закинул его на стену. Боманц перевернулся на живот, встал на четвереньки, потряс головой. Неловко огляделся, увидел чудовище и сделался белым как снег.

– Я попытаюсь его задержать, – прохрипел он, – а ты найди клин и отдай Душечке.

Он кое-как встал и побрел навстречу твари.

Глядя на чудовище, Ворон предположил, что это уже не Хромой, хотя его ведет безумие, властолюбие и злоба Взятого.

Он огляделся в поисках клина. Как же болит нога! Таких мучений не причиняла даже рана от стрелы, которую Госпожа вручила Костоправу.

Похоже, наши настойчивые просьбы проникли Ворону под черепушку. И слава богам, а то я уже хотел спуститься.

Конечно, Душечка бы не позволила.

– Кажись, у него нога сломана, – сказал я.

Она кивнула.

Боманц огрел тварь из котла мощным прадедовским заклинанием. Она остановилась, даже шмякнулась на брюхо. Полежала, накачиваясь злобой и противно скуля.

Двое «Ночных хищников» вернули на стену Уайлдбранд. У нее была сломана рука и несколько ребер, но она, бледная как смерть, изъявила готовность драться.

– Похоже, ты теперь здесь высший имперский чин, – сказал я ей.

Она взглянула на сцену битвы и ответила утвердительно – тоном, который говорил о полном отсутствии идей. С неба свалился говорящий камень, грохнулся об стену.

Да это же мой старый кореш со шрамом! Он явился за распоряжениями Белой Розы.

У Белой Розы не было никаких распоряжений.

В снегу барахтался Ворон. Тварь из котла снова двинулась вперед. Вокруг нее носились кентавры, метали дротики. Чары Боманца размягчили ее защиту, и большинство дротиков достигло цели. Тварь теперь смахивала на дикобраза. Но она то ли не чувствовала угодивших в нее снарядов, то ли ей было наплевать. Фанатизм, помноженный на одержимость, – страшная сила.

Боманц снова применил колдовство, и тварь аж задымилась; вспыхнули дротики. Но чародей не вывел чудовище из игры, а лишь задержал.

Старик повернул к нам голову, пожал плечами: что еще я могу?

А Ворон все рылся в снегу, подволакивая сломанную ногу. Глазеть на подступающую смерть ему было недосуг. Он или успеет найти клин, или не успеет.

– Вот мы тут стоим и бездельничаем, – сказал я бригадиру. – Так почему бы не спустить веревки, чтобы вытащить моих друзей?

Молчун был уже на ногах, но выглядел так, будто в нашем мире он присутствовал лишь на десять процентов. Сущий безумец, пускающий слюни.

Мои слова Уайлдбранд приняла за горячечный бред. Чтобы она, да хоть пальцем шевельнула ради спасения мятежников?!

– У нас тут стая голодных летучих китов, – напомнил я ей.

Менгир со шрамом метнулся к ближайшему и тотчас с хохотом вернулся к нам. Кит пошел на снижение. Наградив меня классическим убийственным взглядом, Уайлдбранд приставила несколько своих подчиненных к лебедке, с помощью которой мы недавно разбирали стену.

– Мы тебя поднимем, готовься! – прокричал я Молчуну.

Тот даже ухом не повел. Он собирался преподнести Хромому какой-то сюрприз.

Его опередил Боманц. Старик попытался нанести свой коронный удар и отскочить с пути твари. Ни то ни другое ему не удалось.

Тварь навалилась, прошлась по нему. Он разок крикнул, и скорее это был крик ярости, нежели боли или ужаса.

Улыбаясь сквозь слезы, Молчун взглянул на Душечку, отвесил ей легкий поклон – и прыгнул.

Чертов безумец!

Он обрушился на тварь со спины. Плоть разлетелась брызгами и вспыхнула, точно нефть, но пламя было зеленым. Тварь покатилась – вперед, вперед, вперед, – устилая землю кусками своего мяса.

А Ворон все еще искал клин.

Беззвучно роняя слезы, Душечка лупила кулаком по камню. Да так сильно – я испугался, как бы не сломала себе чего. Вдруг она резко повернулась ко мне, показала знаками:

– Сейчас монстр слаб как никогда, но еще немного, и вернутся силы. Пусть им займется летучий кит.

Мне не пришлось переводить распоряжение, менгир умел читать знаки. Он унесся прочь. А когда вернулся, летучий кит уже рвал тварь на куски.

– Если вернем в котел этого гада, – обратился я к Уайлдбранд, – ты сможешь поддерживать огонь?

– Делай свое дело, я займусь своим, – ответила она со сварливостью торговки рыбой. – Как ты собираешься вернуть крышку?

– Ну, это просто. Шрам, передай кому-нибудь из крупных летунов, чтобы накрыл посудину. Заодно пусть дровишек притащит, несколько сотен тонн.

Уайлдбранд пристально посмотрела на меня и умерила недовольство:

– А ты, пожалуй, неглуп.

Подчиненные помогли ей спуститься.

На южной стороне, там, где проломы, поднялась суматоха. Люди хлынули наружу, и серые не могли остановить эти потоки. Впрочем, они и не пытались.

Тварь отправилась в котел. С финальным звоном опустилась крышка.

И тут закричал Ворон. Он нашел серебряный клин. Или клин нашел его.

Я посмотрел на Душечку – она снова била по стене. Оба кулака в крови.

Ворон схватился за клин голой рукой!

Он поднялся на ноги. На сломанную ногу! Воздел клин, нацелил на нас. Я завопил от ужаса.

Ворон посмотрел на меня. Я его не узнал. С ним произошла разительная перемена. Он страшно захохотал:

– Клин мо-о-ой!

У него были глаза Властелина. Эти глаза излучали безумие и силу – я такое видел в Курганье, в тот день, когда Госпожа повергла своего мужа. Это были глаза Хромого, готового насладиться смертными муками мира, не дарившего ему ничего, кроме боли. Это были глаза злодея, который долго пестовал в себе ненависть – и вдруг обрел возможность вытворять все, что ему вздумается, не страшась наказания.

– Мо-о-ой!!! – хохотал Ворон.

Я взглянул на Душечку. Еще никогда я не видел на ее лице такого горького отчаяния.

Она собралась с духом и отдала приказ.

Я отрицательно покачал головой:

– Не могу.

– Мы должны! – бледная как полотно, сказала она.

По ее лицу текли слезы. Она тоже не желала такого исхода. Но дело необходимо довести до конца, иначе получится, что напрасно мы боролись и несли потери, напрасно прошли через ад.

Когда-то давно Ворон учился колдовству.