Для нее это был край света! Она отдала сына сестрам монастыря Ла-Сервиан, потом приезжала его навещать. Отец стал рыбаком в марсельском порту. Настоящим морским волком! Он выходил в море один и страстно любил свое дело, знал его как никто.

При воспоминании об отце глаза Антуана загораются.

– Мать ушла от него почти сразу после моего рождения, это он меня воспитал и научил рыбачить. Мы каждое утро до рассвета выходили на плоскодонке ловить барабульку. Отец любил чаек, называл их чайки-насмешницы. А еще он говорил: «Пессимист жалуется на ветер, оптимист надеется, что ветер переменится, а реалист переставляет паруса!»

Антуан на секунду замолкает. Когда он вспоминает детство, его марсельский выговор становится заметнее. Джулия разглядывает и гладит его руки.

– Отец научил меня готовить. Он умер пять лет назад. Рак горла. Без него все не так… Однажды мне надоело возиться с парусами и пахнуть рыбной чешуей, и я все продал. Кроме этого. – Он показывает на сосновый комод, где стоит маленький черный радиоприемник, изъеденный солеными брызгами. – Его приемник. Когда мы выходили в море, он ставил его на крышу лодки. Мы вытаскивали рыбу из сетей под радио «Ностальжи».

Он улыбается.

– Я приехал в деревню. Выкупил заброшенный дедов участок и освоил новое дело. Прочел все, что сумел найти о трюфелях, а старик Флавио подарил мне Зербино.

При звуке своего имени пес оживляется и проводит носом-трюфелем по руке хозяина.

– Почему деревенские относятся к тебе как к чужаку? – возмущенно спрашивает Джулия, вспомнив сцену на рынке.

Антуан мрачнеет.

– Старые дураки, они ничего не знают и не заслуживают что-либо знать!

Зербино скулит, виляя хвостом, и идет к двери, тщетно пытаясь привлечь внимание Антуана.

– А ты?

– Родители развелись, когда мне было три года, отец переехал в Лос-Анджелес. Он работает в кино. Мама живет в Париже со своим новым партнером. Они оба построили жизнь заново, много работали. Думаю, я их немного стесняла, они часто отправляли меня к бабушке, папиной маме…

– К Жанине?

– Ты ее знаешь?

Зербино больше не может терпеть, он прыгает на кровать и лает. Антуан обхватывает его голову руками, трет макушку.

– Что такое, Зерб? Не хватает внимания? Я сейчас, только выпущу его, – говорит Антуан, целуя девушку с медовой кожей. – Через секунду вернусь и устрою тебе пир горой.

Влюбленные смеются. Зербино давно не слышал, чтобы Антуан так смеялся, просто сердце радуется. Пес прыгает от нетерпения, чуть не уронив хозяина с лестницы. Обычно они выходят из дома очень рано. Новая любовь, новые порядки.

У двери старый пес настораживается. Чует опасность. Он лает, но хозяин велит ему замолчать. Зербино напрягся и рвется наружу, пока Антуан отодвигает щеколду.

– Ну, ну, Зерб! Сегодня тебе прямо не терпится!

Зербино выскакивает за дверь и делает стойку. Ветер стих. В нос ударил запах пота и собаки. Зербино лает не переставая, пока Антуан раздраженно натягивает сапоги. Пес поднимает глаза на хозяина – тот мертвенно-бледен. Куда ни посмотришь – повсюду разорение и опустошение. Площадка с трюфелями разграблена, собачьи клетки пусты.

38

Когда Антуан и Джулия входят в кафе на площади, все разговоры стихают.

– Где эти мерзавцы? – рычит Антуан, глядя на мужчин, сидящих за столиком с рюмками анисовой настойки.

Джулия сжимает губы, ощущая, как накаляется обстановка. Она узнает тех двоих с рынка. Шаретье развалился на стуле, раскинув руки, на губах злая улыбка.

– А марселец-то, похоже, заболел!

Антуан подскакивает к нему, хватает за ворот и поднимает, опрокидывая рюмки, бутылку и стул.

– Ублюдок! Куда ты дел моих собак?

– Пусти! Не знаю, о чем ты говоришь.

– Не держи меня за идиота, Шаретье!

– А ты – отвали от Евы!

Ева? У Джулии сжалось сердце.

– Ты действительно полный идиот! – орет Антуан.

Его держат двое официантов.

– Что здесь происходит? – кричит Люсьена, она только что вошла.

– Этот малый о чем-то толкует, да никто не понимает о чем! – отвечает Шаретье, поправляя рубашку.

Люсьена подходит к нему и недобро на него смотрит.

– Отстань от него! А ты – иди со мной!

Антуан, стиснув зубы, не спускает глаз с Шаретье.

– Шайка чертовых мерзавцев! – выплевывает он и идет к двери.

Джулия кладет руку ему на запястье, но он вырывается.

– Оставь меня.

– Что? – Джулия не верит своим ушам.

– Оставь меня!

Он хлопает дверью кафе и прыгает в фургончик. Джулия не поспевает за ним. Взвизгнув тормозами, машина исчезает.

Джулия побледнела, в груди поднимается гнев. Несправедливость происходящего вызывает яростный протест. Эмоции рвутся наружу. Черт возьми, кем он себя возомнил? Что он себе думает, можно провести с ней ночь, а с утра пораньше выкинуть вон? Она в бешенстве. Пусть катится к своей Еве! Надо было оставить его на парковке и вернуться домой! Она ненавидит его и злится на себя. Злится на всех. Пусть проваливают к черту! Вся эта ложь и уловки сводят ее с ума.

Вне себя от гнева, Джулия вдруг замечает хрупкую фигурку Люсьены возле церкви.

– Почему ты мне соврала? – громко спрашивает Джулия, входя вслед за ней в притвор.

Люсьена крестится.

– Я задала тебе вопрос!

Слова отскакивают от холодных стен церкви. Люсьена оборачивается и впивается в нее своими желтыми глазами.

– Значит, ты никого не уважаешь! – цедит она сквозь зубы. – Ни бабушку, ни Бога!

– Почему ты мне соврала? Мужчина на фотографии никакой не двоюродный брат! Почему? – выкрикивает Джулия.

Люсьена встает на колени перед статуей Девы Марии и шепотом молится. Сложенные под подбородком руки дрожат. Джулия с раскрасневшимися щеками и горящими глазами подходит к Люсьене и цедит сквозь зубы:

– Жанина знает, что ты бросила своего сына?

Люсьена смотрит на нее с ужасом. Джулия возвышается над ней, выпрямившись во весь рост.

– Так я и думала! – говорит она с издевкой. – Люсьена, как далеко ты готова зайти, чтобы сохранить лицо? Что еще ты скрываешь?

Вдруг двери ризницы открываются, и кюре быстрым шагом подходит к Люсьене. Обнимает ее за плечи. Она дрожит всем телом.

– Кто вы такая? Как вы смеете кричать в доме Божием? – восклицает он.

Джулия кипит гневом и не сводит глаз с Люсьены. По морщинистой щеке бежит слеза.

– Уходите! – цедит сквозь зубы отец Мариус. – Уходите отсюда, пока я не вызвал полицию!

Моя стрекозка!

Вчера я была у врача. Он очень любезен – возится со старыми мозгами вроде моих. Каждый вечер мы делаем упражнения. Иногда играем в «мемори», иногда читаем газету, и я пересказываю прочитанное. Он часто просит рассказать о тебе и о том, как я провожу время. Какой день был вчера? Что я буду делать завтра? От этого у меня голова идет кругом, но я не сдаюсь. Хочу быть в хорошей форме к твоему приезду!

Каждую неделю в приемной сидит одна пара. Удивительно, как некоторые супруги с годами становятся похожи. Она всегда хорошо одета, это он болеет. Он почти не разговаривает, только без устали повторяет: «Почитай мне их». У жены всегда какие-то белые карточки в руках. Вчера я наконец решилась спросить, что она ему читает.

Со слезами на глазах она объяснила, что перед каждым визитом в клинику муж паникует. Насколько я поняла, он раньше преподавал в университете – какая-то знаменитость, писал книги, – как ты, моя милая Лили. Память этого бедолаги начала сдавать, и больше всего он боится неверно ответить на вопросы врача. Поэтому во время приемов жена делает заметки, и они потом по ним готовятся.

Меня беспокоит, что время уходит, а воспоминания от меня ускользают. Я молюсь о том, чтобы закончить этот дневник, пока не будет слишком поздно, пока я не останусь одна на этом тонущем корабле.

Иногда я захожу в какую-нибудь комнату, не понимая зачем, и мне становится стыдно. Все чаще забываю, какой сегодня день. Конечно, на часах стоит дата, но какой это месяц и какой год? Я стала класть в карман халата печать с датой – я пользовалась такой, когда работала секретаршей. Каждый вечер, слушая