седлать его. Грозился завтра на рассвете показать непутевому гостю с камерой, как это делается.

— Мы пьем верблюжье молоко каждый день. А еще в верблюжьих какашках нет влаги, потому мы часто используем их в качестве топлива для костра, — поделился Халим ценной информацией, от которой у Адама брови поползли вверх.

— То есть наша еда сейчас готовится на говне? — у бедного оператора даже чай носом пошел.

Бедуины взорвались хохотом, повторяя друг другу «говно» на арабском.

— Нет-нет, друг, вы, белые, слабые желудком, — сквозь смех успокоил его Халим. — Сейчас мы готовим на обычных углях.

Адам выдохнул. Вова, кажется, тоже.

Халим вдруг ни с того ни с сего продекламировал короткую поэму, где автор сравнивал любимую женщину с верблюдицей. Это нам перевел на английский Абдель, растянувшийся на песке рядом со мной. Мои мысли тут же улетели за тысячи километров отсюда, в Киев, где меня ждала Маруся. Моя Пенелопа. Повинуясь внезапному порыву, я попросил у бедуинов лист бумаги и ручку (да, помимо кока-колы эти блага цивилизации были им тоже доступны). И прямо там, сидя у костра, подобно товарищу Сухову из фильма «Белое солнце пустыни», начал строчить ей письмо. Огонь отбрасывал на бумагу неровные пляшущие блики, писать на коленях было неудобно, а через плечо периодически заглядывал Адам, так и норовящий заснять на видео мое послание.

— Это личное, — смущенно бормотал я, закрывая текст ладонью. Абдель лишь по-доброму посмеивался, транслируя бедуинам все происходящее на их языке.

То ли повлияло волшебство арабской ночи, то ли острая душевная тоска, накопившаяся за недели разлуки, но на тот момент я не мог представить места и времени лучше, чтобы признаться Марусе в любви.

Я вспоминал наше знакомство. На традиционном One Life Yacht Week в Греции было огромное количество людей, но она в ярко-красном купальнике все время маячила где-то поблизости. Или мой взгляд невольно снова и снова притягивался к ней, выискивал в толпе. Как обычно, я знакомился с новыми людьми, шутил, потягивал у бара виски со льдом, прыгал с палубы в теплые волны — но то и дело краем глаза замечал Марусю. Как она загорает, как жмурится на солнце, как звонко и радостно смеется, запрокидывая назад голову, как позирует с красным флагом One Life. Поэтому, когда на закате мы наконец встретились тет-а-тет на носу яхты, у меня было стойкое ощущение, что мы знаем друг друга всю жизнь.

Говорят, чтобы влюбиться, мужчине достаточно восьми секунд. В тот первый день я наблюдал за ней краем глаза все двенадцать часов. Это сорок три тысячи двести секунд. Так Маруся нежданно и стремительно ворвалась в мою жизнь и стерла одиночество, терзавшее меня последние два года.

Сейчас мне больше всего на свете хотелось, чтобы она оказалась рядом. Чтобы вместе с ней насладиться тишиной и прохладой ночной Сахары, разделить хлеб, приготовленный на огне, молча смотреть на звезды, потому что в такие моменты слова не нужны. Обо всем этом и написал в письме, свернул бережно шершавую бумагу и положил в поясную сумку, словно самое ценное сокровище, чтобы завтра отправить местной почтой в Украину.

Мои спутники в это время разговорились с бедуинами. Те уже в открытую махали и улыбались в камеру. Халим, очевидно, вообще решил стать звездой ютуба.

— Я слышал историю от деда, — неторопливо проговорил он и замолк на мгновение, чтобы подогреть внимание аудитории. Все глаза мгновенно устремились на него, в том числе и мои. — У источника жило племя, и у них было много скота. Жили хорошо, еды и воды было вдоволь. Но на все воля Аллаха, однажды он решил проверить волю племени и разом осушил источник. Люди думали-гадали, что же делать дальше. Самые молодые из них всю жизнь прожили в одном месте, они не были кочевниками по духу. Более опытные соплеменники уходили на поиски воды в пустыню, но ни один из них так и не вернулся.

— Разве племя не должно было уже умереть от жажды? — чуть заплетающимся языком прервал Вова. Он явно разомлел от сытного ужина, «трубки мира» и тепла костра. Адам шикнул на него, захваченный историей Халима.

— Так и было, — согласился бедуин. — Запасы истощались, люди и животные умирали. Когда в племени осталось лишь девятнадцать человек, в центр вышла верблюдица и сказала: «Пусть жажда станет моей путеводной звездой. Я буду идти по пустыне и не сомкну глаз, пока не найду воду». Верблюдица шла долго, ей хотелось улечься на песок, закрыть уставшие глаза в сладкой дреме. Но она знала, что чем дольше отдых, тем дальше цель.

Халим замолчал, повторяя прием с театральной паузой. Мы вслушивались в треск костра, и каждый думал о своем. Наконец он продолжил:

— Верблюдица нашла воду и привела людей к новому источнику. Аллах решил, что племя прошло испытание, и щедро одарил их потомством. Племя росло и стало одним из самых многочисленных в Сахаре. Они и по сей день живут где-то в пустыне, к северо-западу отсюда.

Казалось, мы все разом выдохнули.

— А в чем мораль истории? — задумчиво поинтересовался Вова и громко отхлебнул чай из керамической чаши.

— Мораль в том, — заулыбался Халим, — что если долго греться у костра, пить чай да глядеть в небо, то умрешь, так и не найдя источник. Долгий отдых сегодня отнимет силы завтра.

— Прокрастинация! — воскликнул Вова, пораженный внезапным открытием и мудростью кочевников. Бедуины, конечно, не поняли этого слова, но закивали с умным видом.

Разговор плавно ушел в бытовое русло. Я смотрел в небо, думал о Марусе, до меня периодически долетали отрывки диалога. Халим узнал, что Адам из Голландии, и рассказал, что однажды там работал.

— В Амстердаме? — уточнил Адам.

— Да-да! — истово закивал бедуин, расплескивая чай. — Да, в Берлине работал! В Голландии, в Берлине!

Адам выглядел сбитым с толку. Мы с Вовой и Абделем приглушенно захихикали. Было совершенно очевидно, что бедуин никогда не покидал пустыни и просто хотел польстить Адаму, что знает его родину. Он подкурил еще одну «трубку мира» и снова передал ее по кругу. Так мы и уснули, у костра, как люди из притчи Халима. К счастью, нам не нужно было искать источник.

* * *

На следующий день мы снова сидели на верблюжьих горбах. Поселение бедуинов осталось маленькой точкой на горизонте, и я постоянно оглядывался, провожал взглядом эту точку до тех пор, пока ее еще было видно. А потом и пустыня закончилась, мы пересели в джип. В груди щемило чувство, что я оставил там что-то важное. Хотелось пообещать себе вернуться