Чтобы как-то отвлечь себя от неуютных мыслей, он принялся разглядывать курсисток. Их было двенадцать, тринадцатая – Ангелина. «Чёртова дюжина, да и сами – чертовки», – подумал Корж, с неодобрительным любопытством отмечая, что юбки у дамочек полностью открывали щиколотки, а широкие балахонистые платья, называемые в Петербурге «реформаторскими мешками», равно как и блузы-разлетайки, фасоном своим скрывали отсутствие корсетов, да и вообще какого-либо белья. Капитоша не одобрял такого вольнодумства. Эмансипэ. Суфражисточки. Один шаг – и в революционерки.

Ему нестерпимо захотелось высказаться на этот счёт, но «положеньице» не позволяло. Он лишь зыркнул исподлобья и – в качестве бунта – чуть шире раздвинул ноги. Потом ещё чуть шире.

– Не меняйте позы, пожалуйста… Или вы устали? – Ангелина выглянула из-за мольберта, на щеке у неё виднелась полоска от угольного карандаша.

– Я профессионал! – с вызовом ответил Капитоша, возвращая ноги на место. – Я могу сидеть и стоять в позах два часа по нормативу. А если доплатите, то и три.

– А у вас в Академии есть нормативы? – хихикнула кудрявая девушка, сидевшая на подоконнике и рисовавшая сразу в альбом, лежащий у неё на коленях.

– У нас в Академии, барышня, всё имеется.

Пробили ходики на стене – к удивлению Капитона, отыграв всего один удар, будто сломанные. Ангелина начала неспешно, крадучись, ходить по комнате, заглядывая в мольберты и альбомы девушек: кому-то поправляла рисунок карандашом, кому-то что-то тихо говорила или просто одобрительно качала головой.

– Пропорции, девочки, не забывайте о пропорциях!

«Наверняка мужа у неё нет, – развлекал себя мыслями Капитоша. – Да и кто позарится-то на самостоятельную? Разве что альфонсик. И ведь не старая ж баба – годков тридцать, поди».

Ангелина будто считала его нехитрые размышления.

– Не трудитесь, Капитон Гордеевич. Мы большей частью здесь замужние.

– А позвольте-с спросить, – сощурил глаза Корж. – Что думают ваши супруги по поводу сегодняшнего этюда? Спокойно ли смотрят на то, что здесь с вами я, обнажённый мужчина?

Курсистки засмеялись – ядовито, как показалось Капитоше, – и одна дамочка, высокая и тощая, как жердь, произнесла:

– Супруг Ангелины Львовны, господин Дубко, банковский служащий, оплачивает эту студию и многое из того, в чём есть потребность нашей арт-мастерской. Наташенькин супруг, – она кивнула на кудрявую, – инженер путей сообщения, спонсирует уроки у мастеров. А мой благоверный организовал сегодня вас.

– Вот как! – буркнул Капитоша, которого неприятно кольнуло слово «организовал»; обычно в Академии его «приглашали» – а тут, видите ли, «организовали».

– А сами вы, Капитон Гордеевич, женаты? И одобряет ли супруга вашу профессию?

– Вдовец, – буркнул Капитоша, вспомнив свою рябую жену Анфиску, сбежавшую с цирковым балаганчиком в пору, когда им обоим было по девятнадцать лет; с тех-то самых пор Капитон женский пол недолюбливал, а брак считал делом сугубо коммерческим и приносящим лишь хлопоты.

Ангелина вдруг улыбнулась ему.

– Капитон Гордеевич, можете опустить руку и сесть, как вам удобно, только не меняйте положение головы. Туловище все уже написали, теперь осталось…

«Туловище»! Капитоша едва заметно хмыкнул, но с огромнейшей радостью опустил затёкшую руку.

– Осталось… – Ангелина чуть наклонилась, глядя сквозь него, не в глаза, а в переносицу. – …Душу, девочки. Сделайте его душу.

Капитон едва сдержался, чтобы не захохотать в голос.

– А вы, Капитон Гордеевич, – продолжала Ангелина, – подумайте о чём-нибудь.

– О чём?

– Ну не знаю… Нам в рисунках оживить вас нужно. Дайте душу!

– Босоногую?

– Неплохо было бы.

– Это как же? Нет у души ножек-то.

Капитоша выкатил глаза, представляя себя в образе Марса.

– Нет, любезнейший, не позируйте. Нам не нужны римские истуканы, – улыбнулась Ангелина.

Капитон вспомнил собственный образ в композиции «Аполлон, преследующий Дафну», сделал, как ему показалось, «лёгкое» лицо, – но Ангелина снова покачала головой.

Он попытался вытащить из закоулков подсознания всех своих персонажей, но курсистки смотрели хмуро.

– Не надо образов. Дайте нам – себя.

– Да помилуйте, Ангелина Львовна, как же дать-то?

Корж задумался – и обнаружил, что как раз себя-то он не понимает, как «дать».

Кудрявая Наталья подсказала:

– Подумайте о светлом.

Корж поскрёб щёку и закрыл глаза.

– Нам не положено думать во время работы.

– Так вы же, Капитон Гордеевич… Артизан.

Капитон открыл глаза и уставился на Ангелину. Послышалось ли?

– Да-да. Сейчас… – он напрягся и стал усиленно думать.

Но, как назло, ни одной подобающей ситуации светлой мысли не приходило в голову. Лезли какие-то будничные бытовые подробности: его маленькая тёмная квартирка на Косой линии, сосед-банщик, который должен ему с самого Рождества целковый, ретирадник у Благовещенского моста и полицейская будка рядом.

Усилием воли Корж пригнал на лицо пойманную за хвост мыслишку о сегодняшних почти даром полученных десяти целковых, курсистки даже уловили в глазах модели некий свет, – но тут же подумалось о том, что всё же обманул он кондуктора-христосика, а коли книга со стишатами его выйдет, то близкие к художественным кругам читатели сразу распозна́ют в иллюстрациях студенческие наброски обязательных в учёбе моделей. И чело Капитоши окрасилось роготной скукой.

– Вот-вот! – вдруг завопила кудрявая. – Я хочу это! Ваша душа выглянула!

Курсистки заскребли карандашами по бумаге. Капитон сглотнул и попытался удержать Адама в голове. Но тот выскальзывал, бился о лобные кости, творил, в общем, что хотел. И паскудная житейская мысль о покупке керосина и близящейся плате за квартирку вскоре полностью вытравила поэта.

…Монеты ему подали на серебряном подносе. Корж не постеснялся – пересчитал, остался доволен: заплачено было с лихвой. Три рубля. Три! Он хотел было сказать, что, мол, многовато, но передумал: заплатили столько, сколько им по силам. А и правильно: где они найдут натурщика с таким телом! Капитоша завернул монеты в носовой платок и сунул за пазуху.

Застёгивая пальто, он попытался уловить по лицу хозяйки, удовлетворена ли она его работой. Но госпожа Дубко была вежливо-холодна.

– Можно напоследок взглянуть на рисуночки? – растягивая губы в рафинадной улыбке, осторожно спросил Корж.

– Нет, – Ангелина щёлкнула замком входной двери. – Не принято у нас сырые наброски показывать посторонним.

– Так какой же я посторонний, Ангелина Львовна? Вы с барышнями только что два часа меня во всех неглижных подробностях лицезрели.

Она не ответила, лишь толкнула дверь на лестницу.

– Не надо ли ещё попозировать?

– Благодарю. Думаю, нам хватит.

* * *

На улице, к его немалому удивлению, уже начинало светать. Свежий снег выбелил грязные накануне тротуары, припорошил манной крупкой булыжники на мостовых, припудрил козырьки подъездов и рекламные вывески. Фонари ещё не погасили, свет лился с «копотью», какой-то чадящий, желтоватый, как рыбий жир. Да неужто целая ночь прошла? А будто бы час – не дольше студийного урока в академическом классе. Или был он в гипнотическом сне? Чушь