Ахилл». Писали его поголовно все классы – и живописные, и скульптурные. Преподаватели жаловали Ахилла за скрытый подвох: тело, приподнятое на локте, с дугообразным изгибом позвоночника, блестящий шлем с конским гребнем-щёткой, простыня в драпировках, накинутая на чресла, одна спущенная с топчана нога в сандалии, боковой оконный свет, – всё требовало хорошо поставленной руки, абсолютного понимания анатомии и смелости не поддаться оптическому обману, делающему торс длиннее, ноги короче, а голову более приплюснутой. Капитоша же любил Ахилла за то, что можно было не стоять часами, проклиная иголки в затекающих икрах, а просто-напросто отлежаться. Правда, потом ныл локоть, на который он опирался, – но Капитоша придумал подкладывать под него мягкую фланельку, и стало, в общем, вполне комфортно.

И ещё Капитоша любил в Ахилле – себя. Так любит искушённый зритель кумира сцены, и нет у такой любви соперников.

Одним словом, Артизан.

* * *

В коридоре толпились академисты. Капитоша легко определял, кто из них акварелист, кто график, кто живописец или скульптор. Эти были – как раз живописцы; спорили о мастерской Чистякова. Выпрямив спину, Капитоша прошествовал мимо них к лестнице, кланяясь и не забывая при этом придать лицу особую важную мину.

– Поторопитесь, любезные схолариусы, – сказал он им тоном Вишняковского. – Масло привезли. Белила цинковые в лавке с утра были и сурьмица…

Студенты закивали.

С каждым из них, как с любым из преподавателей, Корж находил свой язык, тон, манеру и даже тембр голоса. Как фокусник всегда вынимает нужную карту из колоды, так и он всегда безошибочно определял, с кем и как говорить. С Вишняковским можно по-простому – «пожрамши», «каженный» и «надысть», с Чистяковым и Ровнянским же такое неуместно, а со студийцами – вообще особая речь нужна.

Иногда ему в голову закрадывалась мысль, что нет у него своего-то голоса, – но думать долго и размышлять о философских материях Капитоша не любил, и всякую заумь гнал от себя прочь.

В Академии готовились к празднованию трёхсотлетия дома Романовых, торжества были намечены на начало марта, и суета стояла страшная. Ректор Академии Великая княгиня Мария Павловна собиралась навестить подопечных на днях – и по этому поводу тоже хлопотали на всех этажах. Рамы и подрамники, огромные, едва входившие в двери, вкатывали на колёсных козлах, да так и оставляли стоять в коридорах до распоряжения, в какие классы их определить. Чуть поодаль прижимались друг к другу стругаными боками ящики – в них, завёрнутые в три слоя мокрой рогожи, томились куски сизоватой глины, ожидая скорого распределения по студиям. Рядом складывали длинные резные багеты, и кто-нибудь обязательно наступал на них.

– Порядка нет, – ворчал Капитоша, качая головой. – В прежние времена порядок был, а нынче нету порядка…

Уже у самого выхода, рядом с одной из колонн, стоял молодой человек в чёрной длинной шинели, обняв большую папку из плотного синего картона и задрав к потолку голову. Когда Капитоша поравнялся с ним, тот произнёс:

– Божественно!

Капитоша посмотрел вверх, на лепной плафон и свисающий на цепи из самой его сердцевины огромный круглый канделябр. За долгие годы службы Корж привык к окружающей его красоте и почти не обращал внимания на то, что так завораживало посетителей, впервые оказавшихся в Академии. К примеру, одна Минерва, сидящая на своём вечном постаменте и глядящая прямо в зрачки посетителям, – мраморная строгость лица, точёный подбородок, колдовские надбровные дуги!.. Поглядишь в глаза этой ведьме – и пропадёшь в них. Умели ж античные мастера! Даже копией не испортишь «пропорции Вселенной».

Корж оглядел незнакомца: шинелька худенькая, картуз, торчащий из кармана, не по погоде, руки красные, обветренные на морозе. А сам – на Христосика похож: бородка жиденькая, личико блаженное. Вероятно, студентишка или из разночинцев. Капитоша прошествовал было мимо, но посетитель окликнул его:

– Любезнейший! Не поможете ли определиться?

Капитоша хотел было «не расслышать» и не умалил шага, но незнакомец ловко обогнал его и засиял улыбкой, будто именно к нему в Академию и наведался.

– Не будете ли так любезны… – он кашлянул в кулак и расстегнул ворот шинели.

– Внимательно слушаю, – изобразил на лице учтивость Капитоша, быстро соображая, как с этим Христосиком говорить, какими словами и каким тембром.

– Я сразу понял: вы – человек искусства! Матушка говорит, что я совсем не разбираюсь в людях, но уж художника-то я за версту чую.

Капитон чуть заметно расправил плечи. Незнакомец показался ему даже слегка симпатичным. Совсем малость.

– Чем могу быть полезен?

– Видите ли… я ищу мастера-рисовальщика. Не обязательно профессора, можно студента старших классов, только чтобы рука уже поставлена была. И чтобы в графике хорош был. Обязательно в графике. Возможно, вас послала мне сама судьба!

Капитоша снисходительно улыбнулся. Очень не хотелось разочаровывать посетителя.

– Вы хотите брать уроки? Записаться в штудию?

– Отнюдь! – замотал головой незнакомец. – Знаете, что это?

Он помахал в воздухе синей папкой.

– Хром-эрзац, – деланно равнодушно поднял бровь Капитоша, показывая носом на толстую корочку папки и стараясь скрыть разочарование: наверняка, очередной выскочка, возомнивший себя Тицианом или Рембрандтом, принёс рисуночки и жаждет похвалы. И сбегайтесь, мол, профессура и академики, привечайте нового Леонардо! Репин во времена своего преподавания в Академии называл таких «ге́нийчиками» – маленькими гениями, уверенными в своей избранности и богомпоцелованности, которые совсем не приемлют ни критики, ни даже совета любого рода. И ведь, что самое грустное, с каждым годом таких всё больше и больше. А этот вот, подумайте, даже уроки брать не намерен!

Капитоша почувствовал приторную волну раздражения. Может быть, спасти драгоценное время профессоров-академиков? Ведь те иной раз не имеют силы отправить такого наглеца восвояси, а всё либеральничают, особенно Чистяков, – мол, недурственно, но надобно работать, ставить руку, писать с натуры. А потом просители садятся на шею, при любом случае кичатся знакомством, и уже не выгонишь таких взашей, напрашиваются в вольнокоштные, а профессору и неудобно отказать – сам ведь двери открыл, благословил, так сказать.

– Я, молодой человек, могу дать один совет. Сейчас хлопотное время. Готовимся к выставке, – придавая усталость голосу, произнёс Капитоша, делая акцент на «готовимся». – Так что езжайте-ка домой со своими рисуночками, милейший.

– О, вы меня не так поняли! Я не успел представиться. Я не художник, – посетитель снова откашлялся и погладил папку. – Я поэт. Адам Вилкин. Может быть, вы… Нет, не слышали? Я вхожу в поэтическое общество «Новая лира». Я принёс стихи…

Адам раскрыл папку и зашуршал исписанными мелким почерком листками.

– Не понимаю-с, – пожал плечами Капитоша. – Здесь Императорская Академия художеств, а не издательство, вы пришли не по адресу.

– Нет-нет! – мелко затряс головой Вилкин. – Я по адресу! Именно по адресу. Если бы вы уделили мне несколько