– Но почему мне?.. – начал было Корж – и тут же вновь услышал, как Адам сразу заприметил в нём настоящего живописца и человека тонкой души; возражать отчего-то не хотелось.

Взглянув на большие часы, висящие над тяжёлыми входными дверями, Капитоша предложил переместиться в академическую чайную. В конце концов, до встречи на Средней Мещанской оставалась уйма времени, и можно было позволить себе немного развлечься – а в том, что беседа с поэтом доставит развлечение, он не сомневался, – да и, вероятнее всего, угоститься за счёт нежданного собеседника.

Чайная была разделена на два зала: в одном столовались студенты, натурщики и служивый академический люд, в другом – преподаватели. Иногда какой-нибудь профессор обедал вместе со студентами, проявляя демократический каприз, но случалось это, к счастью, нечасто. «К счастью» – потому что все остальные посетители за соседними столиками мигом испытывали величайшее напряжение, начинали говорить тише, осторожно оглядывались на профессора, как мелкие рыбёшки на случайно заплывшую в их тёплую лагуну вроде бы сытую барракуду, – одним словом, обед не приносил должного удовольствия.

В чайной в это время дня было немноголюдно: лишь стайка студентов с девушками – вероятно, курсистками. Все курили папиросы, к запаху пикантных «LeCair» примешивался дешёвый «Трезвон», который чуткий Капитошин нос определял с порога.

Они сели у окна, человек тут же поставил перед ними тарелку с ломтями дымящихся пирогов и начал подробно перечислять закуски из меню.

– А ушицы нет? – перебил его Адам.

– Не имеем-с, – ответил человек.

– Тогда чаю покрепче!

Капитоша недоверчиво покосился на нового знакомого и заказал пирожные. Адам снова раскрыл папку.

– Я, Капитон Гордеевич, ищу иллюстратора. Хочу издать стишата. Надобно картиночки.

Капитон едва заметно улыбнулся: «стишата» Адам произнёс с такой нескрываемой гордостью, что даже голос его изменился.

– Так вы поэт, милостивый государь?

– Поэт, – вздохнул Адам. – Вообще-то я кондуктор на конке в Мокрушах. Сегодня выходной у меня… Но на своём же вагончике до Академии добрался. Прямая линия!

Корж едва сдержал улыбку. Лезут в поэты – кондукторы… Прощай – литература!

Вытащив исчирканный листок, Вилкин открыл было рот, но Капитоша жестом остановил его.

– Какие вы, поэты, неугомонные! Вам дай паузу в разговоре – вы декламировать начинаете.

Звучало это немного невежливо, но Адам, казалось, не обратил внимания.

– Понимаете, мне издатель предложил рисовальщика, даже двух, они неплохи, но… как бы это выразиться… Очень стандартны.

– Так что же вы хотите?

– Я хочу новое что-то. Линию. Полёт. У меня лирика, понимаете? А у них – вазоны…

– Да чем вазоны-то плохи?

Адам отхлебнул чай и посмотрел на Капитона сощурившись и наклонив набок голову, как умная собака.

– А вы, Капитон, Гордеевич, простите моё любопытство, кем в Академии служите?

– Я… – Капитоша тоже отхлебнул чай, – я, милостивый государь, Артизан. Можете осведомиться у профессоров Вишняковского или Чистякова. Подойти к ним да так и спросить: не подскажете ли, кто в Академии артизан. И они, вот вам крест, ответят, что первый артизан – именно господин Корж.

– Арт… – брови на лице поэта зажили своей жизнью. – Я не очень сведущ… Но как же мне с вами повезло!

Капитоша изобразил смущение.

– Ну что вы, право! Таких, как я, не так уж мало.

– О, вы даже в рифму говорите! Какой мне подарок!

В чайную входили посетители, отражаясь головастиками в самоварном золоте, и Капитон косился на них украдкой: не ровён час, заявится какой-нибудь знакомый студентишка или заглянет остолоп-преподаватель, да и скажет ему что-нибудь эдакое, что выдаст в нём натурщика.

Не то чтобы Капитоша намеревался скрывать своё занятие – наоборот, он очень даже гордился им. Но не в этот раз, не в этот.

И, как назло, в дверях появился профессор Академии Савва Петрович Бякин, которого студенты за глаза называли Кулебякиным – таким лоснящимся, круглым в талии, розовощёким и сдобным он был. Бякин оглядел зал студенческой чайной, как оглядывал обыкновенно свой скульптурный класс, и, нащупав маслянистыми глазками Капитошу, бодро зашагал к нему. Капитон, проклиная идею привести поэта сюда, нырнул под стол за якобы упавшей ложечкой, но было поздно: перед самым его носом возникли лакированные калоши Бякина. Капитоша нехотя вылез из-под стола, больно ударившись теменем о столешницу.

– Я тебя искал, голубчик, ты нужен мне завтра с утра, – вместо ответа на суетное Капитошино приветствие протянул Бякин.

– Савва Петрович, я у Вишняковского утрецом.

– Я с ним договорюсь.

– Будьте милостивы.

– И чтоб без опозданий!

Бякин глянул на Вилкина, чуть поклонился ему и зашагал прочь. Вилкин восхищённо заметил:

– На собрание зовут вас?

Капитон выдохнул и буркнул:

– Не могут без меня. А мне-то как? Разорваться, я вас спрашиваю?

– О, понимаю, – уважительно протянул поэт.

Человек поставил перед ними блюдце с двумя пирожными. Капитоша невольно залюбовался облачным клобуком свежего безе – и дал слабину: упустил момент, когда Вилкин снова открыл синюю папку и с надрывом произнёс:

– Перпетум мобиле. Это название цикла.

Полились стихи. В них Капитону были понятны только некоторые слова – и то, если их взять по отдельности; соединённые вместе, они полностью, на его взгляд, меняли свой первоначальный смысл и укачивали мозг. Прожевав безе, Капитон звонко хлопнул в ладоши. Поэт вздрогнул и замолчал.

– Не надо больше. Благодарю. Я получил представление.

– О, дорогой Капитон Гордеевич! Вы удивительный человек. Меня обычно просят повторить одну фразу несколько раз – а вы с ходу, молниеносно, всё поняли!

Капитон покосился на Вилкина и кивнул.

Воодушевлённый удачным ходом беседы, Адам заказал ещё пирожных. Потом ещё. Чайная наполнялась народом. За столиком справа студенты бурно обсуждали бородатую легенду о первом ректоре Академии – Александре Филипповиче Кокоринове: дескать, тот не умер от водянки, а повесился. За столиком слева два недавних выпускника, балагуры и баловни фортуны Бочманов и Цепелев, рассказывали о своей учёбе в Риме; их слушали, открыв рты, и девушки-курсистки кокетливо просили о портретах. Чайная начинала жить своей привычной вечерней жизнью.

К этому моменту христосоликий Адам уже стал Адамчиком, и Капитоша заключил с ним уговор: ровно через час он, артизан Капитон Гордеевич Корж, представит поэту несколько своих эскизов – с линиями, с линиями, конечно, – и, ежели они Вилкину придутся по душе, тот заплатит десять целковых.

* * *

Адам вертел в руках несколько рисунков.

– Недурственно… Чувствуется рука мастера.

Они сидели в рюмочной на 12-й линии: маячить в академической чайной к концу общего рабочего дня Капитоша опасался.

Наклонившись к столику, Вилкин близоруко осматривал принесённые наброски, которые Капитоша взял из своих запасников. Адам водил носом от одного листа к другому, а Корж разглядывал его вытянутую шишкастую голову с заметной аккуратной плешью и