Может, и правильно ему три рубля заплатили? Знал бы, что целую ночь проведёт среди дамочек, – запросил бы больше.

На улице не было ни души. Куда подевались торговцы? На Сенной близ рынка жизнь просыпалась в пять утра – а сейчас, судя по белёсому небу, поди, все восемь.

Но на улицах было безлюдно. Лишь ветер катал обрывки афиш и разный балаганный мусор.

«Сейчас бы стакан сбитню, – подумал Корж. – Уж больно промозгло. Вымерли все, что ли?»

Ему вновь стало муторно; нестерпимо заболела голова и начало подташнивать. Пальцы заледенели на морозе. Капитоша хлопнул себя по карману в поисках перчаток, да так и застыл: мешочка с десятью рублями не было!

Как же он мог не заметить, когда выходил от Дубко?! Ведь пусто, пусто в кармане, ничто не бьёт по ноге! Месмеризм какой-то!

Корж громко выругался, и рядом серыми брызгами взлетела в небо стайка воробьёв. Он дёрнулся, сплюнул и побежал со всех ног назад, на Среднюю Мещанскую.

Подворотня… Подворотня… Где же эта чёртова подворотня?

Капитоша влетел через чёрную, пахнущую кошками арку во двор, огляделся. Не тот! Выбежал на улицу, увидел следующую подворотню, нырнул туда. Снова не тот двор.

Третья арка. Вроде и двор похож, только двери нет – одни окна. Он поискал в карманах обрывок ватмана, на котором Вишняковский записал адрес, но не нашёл его.

Снова выйдя на улицу, он принялся прочёсывать дворы – и похожи они были, но той самой двери как не бывало.

Капитоша в изнеможении сел на деревянную чурку, стоящую у дровяного сарая, и вдруг вспомнил: маленький дворник! Там рядом была дворницкая!

Он снова обежал дворы, пока не наткнулся на пристройку, чуть покосившуюся, напоминавшую старую тощую кобылу с выгнутым хребтом, с которого, как вяленое мясо, свисали лохмотья крыши.

Корж забарабанил в дверь. Ждал долго; наконец, услышал лязг замка.

Коротышка-дворник с рябым лицом отворил, сонно сощурился, поднимая вверх маленькую руку и тыча свечкой в закоптелом подсвечнике в лицо Капитону.

– Квартира восемь! – с жаром выдохнул Корж. – Дубко! Покажи, где мастерская!

– Не знаю такого, сударь, – дворник попытался закрыть дверь, но Капитоша с силой рванул её на себя.

– Денег тебе дам!

Корж полез в карман и вытащил носовой платок с гонораром Ангелины, отсчитал пятьдесят копеек, протянул дворнику.

– Рубь, – заявил дворник.

– Сдурел? – возмущённо крикнул Капитоша.

Маленький дворник хмыкнул и исчез за дверью.

– Ладно, ладно! – Корж отсчитал рубль и потряс монетами в кулаке.

Дверь отворилась, дворник вышел, забрал деньги и молча кивнул следовать за ним.

Они прошли во второй двор. И точно, вот он – заветный козырёк галочкой! И дверь с облупленной краской – будто кто расковырял морду первого этажа да оттянул окно за губищу книзу – так что шаткие зубы-ступеньки вывалились до земли.

Спешно поднимались по лестнице – дворник впереди, Корж сзади. Приглядевшись, Капитоша заметил горб на спине своего провожатого. Корж не любил горбунов, всегда суеверно сторонился их: от греха подальше, шальное племя! Вот и сейчас струйка холодного пота поползла по позвоночнику. Однако мысль о том, что потерянные деньги где-то рядом, придавала ему сил.

Лестница показалась крутой – круче, чем была накануне. Да и немудрено ж: от многочасового позирования предательски ослабли колени.

– Здесь, – дворник кивнул на тяжёлую дверь последнего этажа с табличкой «Арт-мастерская Дубко».

Капитоша постучал и, не дождавшись ответа, заколотил кулаком о дверной косяк. Никто не открыл. Он рванул ручку, ещё и ещё… И оторвал её «с мясом». За дверью стояла тишина.

Дворник прислонился к перилам, ехидно посмеиваясь. Корж, держа ручку с болтавшимися на ней ржавыми гвоздями, повернулся к нему.

– Рубь, – сказал дворник, меланхолично поглаживая бороду.

Капитоше захотелось замахнуться и долбануть ручкой прямо по темени негодяя.

– Или я вертаюсь, – заявил тот, и демонстративно повернулся лицом к лестнице, горбом к Коржу.

Капитоша одёрнул руку. Лихой бы его побрал, этого карлика! Послать его к чертям, пнуть – пусть катится клубком по лестнице!

Мозг лихорадочно выдал нехитрую математику: десять целковых от Адамчика плюс три за сеанс с мамзельками минус рубль за дверь и рубль, уже отданный. Итого одиннадцать. Неплохо. Но два рубля негодяю!!! Может быть, лучше подождать дня-вечера, когда вернётся Ангелина?

Но внутри у Коржа что-то ухало: «Не дождёшься!».

– Двугривенный! – процедил Капитоша.

Дворник, не отреагировав, начал спускаться по лестнице, переваливаясь на коротких ножках с боку на бок.

– Полтина! – заорал ему вслед Корж.

Дворник продолжал неспешно спускаться. Капитоша молчал, кусая губы. Огреть по башке, обыскать и отобрать ключ? Никто не хватится его, ведь никто…

Когда дворник доковылял до первого этажа, Капитоша заорал в лестничный пролёт:

– Ладно, ошкурок колбасный! Будь по-твоему!

И со злорадством наблюдал, как скоро, но тяжело горбун снова взбирается по крутой лестнице.

Получив свой целковый, дворник вынул откуда-то из-под передника длинный ключ, похожий на амбарный, и, кряхтя и бубня что-то себе под нос, отпер мастерскую.

Когда дверь поддалась, Капитоша оттолкнул его, влетел в квартиру, включил лампу и бросился за ширму; нырнул в кучу простыней, чьих-то оставленных чулок и платков, раскидал всё тряпьё – где же, где?.. Где?!

…И, наконец, нащупал холщовый мешочек, рванул тесёмку – и выдохнул: монеты были на месте.

Пересчитав их на всякий случай и удостоверившись, что ничего не пропало, Капитоша завязал покрепче мешочек и вышел с ним из-за ширмы.

Жиденькая рассветная сыворотка слабо сочилась сквозь окна. Тёмными прямоугольниками вырисовывались силуэты мольбертов и квадратами – этюдники. На пороге комнаты Капитон остановился – до щекотки в горле захотелось посмотреть, что же там нарисовали мамзельки.

Он подошёл к одному из мольбертов, взглянул на ватман – и застыл…

Чьей-то талантливой поставленной рукой было вырисовано его тело – фотографически точно, даже приукрашено; пропорции выглядели по-эллински идеальными, а мышцы, оттенённые тонкой штриховкой серебряного карандаша, казались списанными с юного атлета. А вот лица… не было.

Не было! Вместо него на ватмане зияла пустота.

«Не успела, дура!» – подумал Капитоша и заглянул за соседний мольберт.

Но и там вместо головы был оставлен непрорисованный кусок.

Корж почувствовал ужас – необъяснимый, нелепый, смешной для такого лишённого всяческой мистики реалиста, каким он был.

Он вскрикнул и отпрянул от мольберта; рука застыла, не в силах перекрестить лоб.

Корж саранчой прыгал от рисунка к рисунку, и везде было одно и то же: тело, совершенное в деталях, а вместо головы – пустое место. Он метался по комнате, как пойманный в сачок овод, и не мог объяснить себе, почему испытывал животный ужас, не находя в набросках собственного лица.

Взгляд его наткнулся