фокусировке, проступят истинные очертания многих сил, которые до сих пор казались лишь непроницаемой завесой незримой и бесплотной мысли.

II

Осознание подспудных психологических течений – увы, последнее, чего мы достигаем (если вообще достигаем) при анализе языка. Пытаясь учить своему языку иностранца, мы начинаем видеть некоторые явные формальные модели: парадигмы и флексии. Самые ранние известные нам грамматики – это клинописные словники, в которых даны аккадские эквиваленты для шумерских слов. Дальнейший шаг был сделан в ту эпоху, когда философы Греции и Индии обнаружили связь между рассуждениями и языковыми моделями; так философия пришла к формальной логике, а грамматика – к открытию, по крайней мере, наиболее выдающихся категорий в классических индоевропейских языках. В семитском мире грамматика оставалась в значительной степени формальной: классические грамматики древнееврейского и арабского языков состояли в основном из парадигм, известных под кодовыми названиями, в которых не предпринимались попытки даже охарактеризовать значения этих языковых классов, не говоря уже о том, чтобы проникнуть в их суть. И даже грамматика латыни с понятиями индикатива, субъюнктива, пассива и т. д. по сравнению с ними была психологизированной. Открытая в начале XIX века западными учеными древняя индусская грамматика произвела сильное впечатление главным образом своим формальным совершенством. Но также были выявлены определенные психологические тонкости, такие как распознавание различных неявных идей в моделях образования слов и классификация сложных слов типа татпуруша, двандва, бахуврихи и т. д.

Даже величайшие европейские грамматисты XIX столетия не выходили за рамки формальных и явных структур, разве что доводили классические грамматические и философские построения до пределов, достижимых на материале изучаемых ими языков. Впрочем, есть важное исключение: речь об одном из тех поразительных гениев, которые озадачивают своих современников и не оставляют последователей. Подлинным зачинателем учения об описываемых мною системах связей (раппортов), неявных классах, криптотипах, психолингвистических моделях, представлениях о языке как неотъемлемой части культуры был, насколько я могу судить, французский ученый-эрудит начала XIX века Антуан Фабр д’Оливе, исследовавший семитские языки, в частности древнееврейский. При этом его работа, как и Менделя в генетике, не произвела никакого впечатления на мысль современников. Увы, он был в первую очередь мистиком и метафизиком, смешавшим эти свои интересы с эпохальными языковедческими изысканиями и прозрениями. В результате был создан мистико-гностический «перевод» Книги Бытия, а точнее, пересказ в духе Упанишад, удивительное описание Вселенной, наполненной жуткими иероглифами. Разумеется, эта работа была незамедлительно помещена в Index Librorum Prohibitorum (Свод запрещенных книг). Впрочем, эта опала не вызвала панегириков со стороны тогдашних левых радикалов, поскольку взгляды Фабра д’Оливе были одновременно слишком иконоборческими и слишком трансцендентными, чтобы удовлетворить хоть какую-нибудь школу экзегезы. Но сугубо языковедческая часть его изысканий, воплощенная в книге La Langue hébraïque restituée, появившейся в 1815–1816 годах, с нашей современной точки зрения зиждется на чисто лингвистических критериях и демонстрирует глубокую психологическую проницательность, раскрывая идеи, намного опережающие свое время. Следует добавить, что Фабр д’Оливе, хотя и был мистиком почти в том смысле, в каком ими были Якоб Бёме или Уильям Блейк, совершенно избегал каббалистических и нумерологических трюков, которыми была обременена старая еврейская традиция изучения древнееврейского языка. Отбросив формалистическую концепцию грамматики (хифил-хофал), он также отказался от навязывания древнееврейскому языку латинских и греческих моделей. Его древнееврейский стоит на ногах так же прочно, как язык чинук у Боаса. Фабр д’Оливе переосмыслил спряжения глаголов на психолингвистической основе, рассмотрел отдельные приставки и суффиксы с точки зрения их значения и функции, углубился в семантическую окраску гласных, показал, как многие основы могут быть разложены на значимые доли так, как, скажем, могут быть разложены английские слова flash, flicker, clash, click, clack, crack, crash, lick, lash. Отказываясь отождествлять буквы древнееврейского письма с реальными фонетическими элементами и в то же время понимая, что эти элементы не просто звуки, а звуки стереотипные, кодифицированные и шаблонизированные семантические, он перешел к концепции фонемы, которую назвал знаком или вокальным знаком. Да, с терминологией у него были трудности, но он четко прозревал языковые реалии. Он подчеркивал факт сложного соотношения между знаками и словами. Фонема может брать на себя определенные семантические функции в рамках своей связи (раппорта). В английском языке фонема ð (звонкий вариант th) первоначально встречается только в криптотипе указательных частиц (the, this, there, than и т. д.). Поэтому существует психическое давление против восприятия звонкого звука th в новых или вымышленных словах: thig, thag, thob, thuzzle и т. д., не имеющих указательного значения. Встретив такое новое слово (например, thob), мы инстинктивно придадим ему глухой звук θ. Но это не инстинкт, а снова наш старый знакомый языковой раппорт! Присвойте ему указательное значение, пусть, например, thag будет равно «через забор», и мы подставим вместо него звонкий вариант фонемы. Фабр д’Оливе знал о такого рода явлениях всё.

Более того, Фабр д’Оливе мыслил не просто как грамматик, но как подлинный антрополог; речь для него была не способностью, возвышающейся над другими, а тем, что следует понимать в свете человеческого поведения и культуры, частью которых она была, специфичной, но не отличающейся от остальных. Звуковой знак (фонема) – это крайне специфический жест или символический акт, язык – это развитие всего соматического поведения, которое становится символическим, а затем все глубже перенаправляет свою символику в голосовое русло, – таково его учение в переложении на язык современных терминов.

Вплоть до ирландского языковеда Джеймса Бирна столь значимой для лингвистического подхода к мышлению фигуры не появлялось. В основе исследований Бирна лежала чрезвычайно ценная идея всемирного исследования грамматических структур всех известных языков. Его великий труд – по крайней мере, он заслуживает названия великого по замыслу, хотя, возможно, и не по исполнению, – в двух томах под названием «Общие принципы структуры языка» вышел в 1885 году. Книга отличалась тем, что в ней в сжатом виде представлены грамматические очерки языков всего земного шара, от китайского до готтентотского. Представлены почти все языки из неамериканских, а также большое количество американских. На этом обзоре Бирн построил свою психологическую теорию. И мне кажется, по крайней мере, весьма показательным, что Бирн обнаружил на основе структуры языка противопоставление двух фундаментальных психологических типов, которое Юнг гораздо позже обнаружил в психиатрии и назвал типами экстраверсии и интроверсии. Юнг также показал, как на протяжении всей истории человечества непримиримое противостояние двух таких типов приводило к фундаментальным противоречиям и расколам в сменявших друг друга философиях и религиях. Бирн самостоятельно обнаружил или думал, что обнаружил, корреляцию между структурой языка и двумя типами мышления: один – быстро реагирующий, быстро думающий и непостоянный, другой – медленно реагирующий, медленно думающий, но