— Я человек у вас новый, Елена, и не знаю подводных камней вашей спетой компании. Готов выслушать вашу версию… или версии, даже самые нелепые и фантастичные.

— Про журналиста я уже сказала. Кстати, странно, что за три дня два таких случая… Послушайте, может, они все-таки связаны? Исчезновение журналиста и убийство Зои? Как? Может, она что-то знала? Что?

— Кто выходил из дома в тот вечер, когда журналист поехал в поселок, не помните? Кто выводил Нору, например?

— Дядя Паша. Марго ее терпеть не может, Мэтр в депрессии и вообще не выходит. Но Паша обычно выводит ее позже… подождите! Журналист уехал часов в шесть, перед ужином, было уже темно, но не поздно, а Паша выводит собаку в десять. А где были остальные… — она пожала плечами. — Помню, мы сидели в гостиной, болтали; горел камин. Димки, кажется, не было, он перебрал за обедом и спал… сказала Наташа-Барби. Адвокаты… между нами, странная парочка! Эти сидели молча. Я еще подумала, что они здесь чужие, разговора поддержать не в состоянии… вот и сидели бы у себя. Вообще непонятно зачем тащить их в Гнездо, дела можно решать в городе. Да и я, если бы не Марго, не поехала бы. А с другой стороны, а что в городе? Звали в одну компанию, наши, театральные, но, господи, все так предсказуемо. Кто с кем поцапается, наговорит гадостей, упьется, выпендреж, старые счеты… Надоело! Марго сказала, будут интересные люди… Иван! Никогда не знаешь, во что выльется твое телодвижение… чертова проблема выбора. Я как-то была здесь летом, а зимой никогда, вот и подумала: почему бы и нет? Снег, тишина, прогулки, долгие беседы у камина, интересные люди… А что в итоге? Полно случайных людей, Марго злится, Мэтр в депрессии. Мишка дуется и ненавидит весь мир. Зоя… она-то зачем здесь? Мишке деваться некуда, у Мэтра юбилей, а ей на фиг? Хотя, по-моему, у них серьезно было. А чего тогда вешалась на Ивана? Вызвать ревность? Чем дольше живу, тем меньше понимаю, честное слово!

— Вы упомянули, что Марго переселилась в вашу комнату…

— Ну да! Сначала переселилась… Мэтр капризничал, вот она и ушла, нервы, говорит, не выдерживают. Она ко мне, а он в мастерскую. — Она ухмыльнулась: — Оттуда лучше видна веранда. Вы уже в курсе насчет утренней йоги? — Федор кивнул. — Старики часто как дети, даже заслуженные. Да и Нору она не любила, говорила, воняет псиной. А вчера вернулась в супружескую спальню. Так что я в одиночестве. Да и Наташка… — Она осеклась.

— Наташка? — повторил Федор.

— Ой, да не слушайте меня! — Она махнула рукой. — Меня развозит от одной рюмки, несу что попало.

Федор молчал; Елена открыла коробку с печеньем, достала одно, откусила. Пауза затягивалась. Елена не выдержала первой.

— Ладно, только это между нами, понял? — Она перешла на «ты». Погрозила пальцем. — Марго думает, что Наташка устраивает голые перформансы, чтобы выдурить из него деньги. Димка бездельник и чмо, живет подачками, а Мэтр всегда любил женщин, четыре жены, любовниц немерено, да и сейчас — старый, а глаз горит. А Наташка, не будь дурой, так и лезет, то за ручку возьмет, то одеяло поправит, то сидит, альбомы с его работами рассматривает, вопросы задает, не говоря уже о йоге… это уже вообще что-то запредельное! Все самцы собираются и пялятся… даже этот недоделанный адвокатик, и тот слюни пускает. Вот Марго и бесится. Между нами: она боится, что Мэтр перепишет завещание, в старом было поровну, ей и Димке, а теперь неизвестно… у них не все гладко. Вот она и шпыняет Наташку, а та не берет в голову. Улыбочка потусторонняя, молчит, смотрит мимо, что здесь, — Елена постучала себя пальцем по лбу, — хрен его знает. Знаешь, мы инстинктивно боимся молчаливых людей, потому что неизвестно, что внутри. Так и тут. Но хороша, не отнимешь… — Она вздохнула. — Непонятно, зачем ей Димка… из-за папиных денег? То-то и оно. Все себе на уме… Давай еще по одной! Раз уж разговор… э-э-э… начистоту и вообще непонятно, что творится. Думаешь, собаку отравили?

И снова Федор пожал плечами. Разлил вино. Они выпили.

— И главное, не свалишь! Снег… как саван, а как поубивают нас всех? Или исчезнем? А? И дверь у меня не запирается. Журналист, собака… Теперь Зоя… Хоть вовсе не ложись! Мне и раньше чудились всякие шорохи… лежу, прислушиваюсь… лазит кто-то по коридору, шарится. А сейчас вообще хоть не туши свет. Я и не тушу. Гнездо само как привидение, эти пристройки, все перекособочилось, трещит, вот-вот развалится. Как представлю, что она лежит в какой-то кладовке, темно, холодно… волосы дыбом!

— Это не кладовка, а маленькая комната, — заметил Федор.

— Хрен редьки не слаще. Ее родным хоть сообщили?

— Лейтенант звонил в райцентр, они сообщат. Может, Миша кому-нибудь звонил. Ты знаешь ее семью?

— Не знаю, у нас разные орбиты. Видела по тэвэ, она открывала какой-то фонд. Знаешь, издали она казалась почти умной… — Елена зажала рот рукой. — Ладно, молчу. Все равно жалко, не заслужила она такой идиотской смерти. Она была девка не вредная. Никто не заслуживает. И уехать нельзя, вот и досидимся, что еще кого-нибудь… И журналиста убрали. Не верю, что он сам, не верю! Я себя успокаиваю, жив, думаю, бродит вокруг… зачем-то, а на самом деле, как подумаю, в какой дыре он лежит, дурно делается. А теперь еще Зоя… Похоронить бы по-человечески… или так и будет лежать?

— Полиция дала разрешение на погребение на местном кладбище. Дядя Паша был в поселке, поговорил с местными. Послезавтра, наверное.

— А как же следствие?

— Сейчас все равно ничего не сделать, дорогу завалило. Позже приедет следственная группа, возможно, примут решение эксгумировать. — Елена поежилась. — Кошмар какой-то. И знаешь, что самое паршивое? — Она заглянула ему в глаза. — Что понятия не имеешь, кто убил. Смотришь на них и думаешь: кто? Мишка? Дим? Иван? Или этот задохлик-адвокат? Может, Наташка? Или Мэтр… сошел с ума и убил? Вот ты новый человек, ты заметил хоть что-нибудь? У тебя же опыт!

Федор не ответил. И тогда она спросила:

— Это все? Или будет третий?

И снова Федор не ответил…

… — Соскучишься, приходи! У меня есть еще бутылек, посидим. — Она заглядывала Федору в лицо, и ему стало ее жалко. Они стояли на пороге их с Иваном комнаты, и она вдруг прижалась к нему. Он невольно обнял ее, и тут они услышали грохот открываемой входной двери, топот и прыжки в прихожей, чертыханье, и в коридор ввалился румяный Иван Денисенко. Елена отпрянула от Федора; Иван, завидев их, встал как вкопанный и вытаращил глаза; у него даже челюсть отвисла, и не сразу сумел он выговорить:

— Э-э-э… это самое… привет, ребята! Ну и колотун! Проя́снило, и морозчик… это самое… вдарил. Едва живой… а как вы тут?

— Да ладно, старик, не парься, она ничего, страшна, правда, как… Ладно, ладно, не буду. Никто не знает границы между красотой и уродством, и в некрасивых женщинах есть нечто… — Иван пошевелил пальцами и ухмыльнулся. — Нечто! — Он уставился на свои пальцы, задумался; сказал: — Тем более для философа… вечно вас, философов, тянет на остренькое.