— Мы просто посидели, — сказал Федор. — Она боится…

— Ей бояться нечего, таких не убивают. Не надо нас дурить, ах, я боюсь, ах, мне страшно! А на самом деле…

Иван был пьян; под левым глазом у него наливался синевой крупный фингал, а на щеке красовалась царапина с засохшей кровью.

— Ладно, считай, что ты нас раскусил, — сказал Федор. — Сдаюсь. Вы что, подрались?

Иван потрогал царапину, снова посмотрел на пальцы и сказал:

— Ну, сначала посидели, как водится, взяли по двести… у них, кроме паршивой водяры, ни хрена нет. За упокой… пусть земля пухом, типа, все такое. Закусили яичницей с салом… теперь изжога, лучше бы вообще… — Он похлопал себя в районе диафрагмы. — Если ты рассчитывал, что он признается, то хрен… в смысле, ты ошибся. Он не признался, сказал, что это не он, и даже заплакал. Ага! — Иван стащил с себя свитер, пригладил волосы. — Вот… говорю, не думал, что он такой хлипкий. Сказал, что никто его не понимает и ему противно смотреть на людей. Все против него, а теперь еще и Зоя… в смысле, со своей колокольни, типа, я и они. А я сказал, что настоящий мастер всегда одинок и… эта… его, типа, не по-сти-гают… в смысле, одного поля. Тут мы опять накатили… И что все обвиняют его… а это не он. Я сказал, лично я не обвиняю… для понта, чтобы усыпить б-бдт… бди-тель-ность! А потом… эта… спросил, а кто тогда? А он — понятия не имею… и вообще он был против, но Зоя настояла… и что это я виноват. Я прямо… это самое! Да, говорю, идея насчет фотосессии была моя, но высказана без надежды на взаимопонимание… а вдруг обломится! Да, типа, виноват, если б знать… Тут он заявляет, что не прочь набить мне морду, просто руки чешутся, так бы и заехал… с понтом, как мужчина мужчине. Я ему — але, гараж, так чего ж ты терпишь, амиго, заедь, давай, и подставил физию. Он и заехал… я не ожидал, думал, свистит, а он, сволочь, заехал. Рука тяжелая, привык стеку держать. Я ему адекватно… — Иван посмотрел на свой здоровенный кулак, лизнул ободранные косточки, зашипел от боли. — И главное, никакого смысла… вот если бы позавчера! Ну, крики, визг… приехала полиция, тот самый, прошлый, говорит, опять вы? Мало с вас горя, так еще и дебош? Интеллигентные люди называется… стыдно. И зачем только вы к нам повадились, сидели бы у себя в городе. Из района требуют пр-ро-из-водить эти… разыскные мероприятия, два чэпэ, а как их пр-ро-из-ведешь, если все завалило? Видать, до весны. Одна радость — убийца никуда не денется… с этой… субмарины. Вы мне статистику портите… эта… к такой-то матери! Потом я заплатил за разбитый стол и два стула… Мишка отморозился, типа, помирает, салфеткой нос зажал, глазки закатил, и нас… э-э-э… вып… в смысле, попросили освободить помещение.

— Где он сейчас?

— Откуда я знаю? Отпал по дороге.

— Он в порядке?

— Ну… — Иван задумался.

— Иван!

— Господи, да куда он… да тут он, тут, сидит на крыльце, сказал, не хочет в дом… дышать одним воздухом с убийцей. Хотел врезать ему, но сдержался, только, говорю, неизвестно еще, кто тут убийца. По-моему, он набрался… совсем пить чувак не умеет.

Иван запрыгал на одной ноге, стаскивая брюки, и повалился на кровать, пробормотав:

— Чего-то мне… сейчас… Федя, принеси водички или чайку, будь другом… эта чертова яичница… — Закончить фразу ему не удалось — глаза закрылись, и он замолчал, отвалившись на подушку.

Федор постоял над храпящим Иваном, потом накрыл его пледом и вышел из комнаты…

* * *

Косы растрепаны, страшная, белая,

Бегает, бегает, резвая, смелая.

Темная ночь молчаливо пугается,

Шалями тучек луна закрывается…

Роща грозится еловыми пиками,

Прячутся совы с пугливыми криками…

Сергей Есенин. Колдунья

День догорал; полыхал малиной ранний закат и орало воронье на тополях — то и другое предвещало холодный и ясный завтрашний день. Ощутимо подмораживало, и оглушительно скрипел под ногами снег. Сугробы, деревья, кусты — все отбрасывало длинные синие тени. Чуть вдалеке торчали, словно выдавленные из земли, не то холмы, не то курганы, покрытые негустым черным лесом. Весь мир вокруг был графически четок и холоден и состоял лишь из двух цветов: черного и белого.

Федор знал от дяди Паши, где живет ведьма Саломея Филипповна, и направился прямиком к ней. Дорога была занесена снегом, и он то и дело проваливался, пробираясь по лыжне, оставленной ведьмой. Она, правда, его не звала, но не выгонит же, сказал себе Федор. Может, и чаем угостит. И на внука Никитку интересно взглянуть.

Федор нырял в снег, бодро выбирался из сугробов, развлекая себя, перебирая в памяти разговор с Еленой; выхватывал отдельные фразы: Марго ненавидит Дима, Марго ненавидит Наташу, которая держит Мэтра за руку плюс утренние сеансы йоги; непонятки между Марго и Рубаном, переехала назад в спальню; плачущий Миша… говорит ли это о его вине? Ведет себя агрессивно для человека, совершившего убийства, если, конечно, убийца он… в его интересах сидеть тихо, но, с другой стороны, считает, что имел право на убийство, и не раскаивается. Нарцисс, причем депрессивный. Ладно, подумал Федор, все люди разные, толковать поступки, жесты и взгляды — дохлый номер, тем более обыск ничего не дал. А что, собственно, ты рассчитывал там найти, спросил он себя. Что-нибудь, никогда не знаешь, надежда на «вдруг»… Что еще? Ночные шорохи и шаги, смерть собаки, письма, исчезновение писем… как это все связано? И связано ли? Как вплести сюда исчезновение телохранителя? Какие подводные течения и камни спрятаны от глаз? О чем не сказал Рубан? Кто убийца и каков мотив? Миша и ревность? Как версия. Но… черт его знает. Если бы не журналист, письма, собака… связано или не связано? Как? Где затаился убийца и откуда ударит? Если он не достиг… чего-то, убив Зою, то ударит опять. Но если не достиг, зачем убил? Одна радость в море грусти — все действующие лица заперты в Гнезде… как в субмарине, сказал Иван, попрятались по закоулкам, прячут глаза, подозревают друг друга. И среди них убийца… или убийцы! Маскируются…

Федору было жарко, по спине текли горячие струйки; он расстегнул дубленку — нырять и выныривать из сугробов похлеще таскания штанги, кроме того, сбивает с мысли. Пожалел в который уже раз, что не пошел на лыжах. Дядя Паша расчистил снег около Гнезда, вот он и ломанулся пешком, ожидая, что дорога тоже расчищена, а потом уже не захотел возвращаться.

Дом Саломеи Филипповны открылся внезапно — мрачноватая, вросшая в сугроб избушка Бабы-яги с сизым вертикальным столбом дыма из трубы. Его закрывали гигантские заснеженные сосны, напоминающие фигуры в саванах. Место было неуютное, и Федор подумал, что таким и должно быть жилище ведьмы. Он представил себе громадную когтистую куриную ногу под домом, скрытую в снегу, и усмехнулся, вспомнив полузабытое название из культового романа — «Изнакурнож»…

…Во дворе, куда он проник беспрепятственно через незапертую калитку, к нему бросился пушистый пес с разными глазами — правый был голубым, левый коричневым, — обнюхал и завилял хвостом. Молча. Федору, с опаской отступившему было, показалось, что пес ухмыльнулся, словно говоря: не бойся, я не кусаюсь!