Не думая, что делаю, я прикрепил фотографию к углу мольбертаи добавил софоровый браслет к моему закату. Работал быстро, сначала сделалнабросок (несколько дуг, ничего больше, — это веточка софоры), потом принялсяраскрашивать: коричневое на чёрное, потом яркое пятно жёлтого, остатки цветка.Я помню, с какой сосредоточенностью доводил до ума яркий конус — так жесосредоточенно я работал, когда мой бизнес делал первые шаги, когда каждоездание (даже каждая заявка на строительство здания) становилось вопросом жизнии смерти. Я помню, как в какой-то момент вновь зажал карандаш зубами, чтобыпочесать руку, которой не было; я всё время забывал о потерянной части моеготела. Люди с ампутированным конечностями забывают, и всё тут. Их разумзабывает, и по мере выздоровления тело тоже разрешает такую забывчивость.

Что я особенно чётко помню о том вечере, так этоудивительное, божественное ощущение: три или четыре минуты я словно держалмолнию за хвост. Но потом в комнате начало темнеть, тени, казалось, поплыли порозовому ковру к блёкнувшему прямоугольнику панорамного окна. На мольберт ещёпадали остатки света, но я уже не мог разглядеть, что же мне удалось нарисовать.Я поднялся, прихрамывая, обогнул тренажёр, держа курс на выключательудвери,включил верхний свет. Потом проделал обратный путь, развернул к себе мольберт,и у меня перехватило дыхание.

Софоровый браслет накладывался на линию горизонта, как щупальценекоего морского существа, достаточно большого, чтобы проглотить супертанкер.Единственное жёлтое пятно могло быть глазом чудовища. И — для меня это былокуда более важным — браслет-щупальце каким-то образом вернул закату истинностьтой красоты, которой я любовался каждый вечер.

Эту картину я отложил в сторону. Потом спустился вниз,разогрел в микроволновке обед «Хангри мен» с жареной курицей и съел всё допоследней крошки.

Следующим вечером я совместил закат с пучками пырея, и яркийоранжевый свет, пробивающийся сквозь зелень, превратил горизонт в лесной пожар.Днём позже я попробовал пальмы, но получилось нехорошо, ещё один штамп — ябуквально видел девушек, исполняющих гавайский танец «хула», и слышалтреньканье гитар. После этого я поставил на горизонт большую старую раковинустромбиды. Закат полыхал вокруг неё, как корона, и результат, во всяком случае,для моего восприятия, получился невероятно жутким. Эту картину я развернул кстене, думая, что завтра, когда я посмотрю на неё, она потеряет свою силу.Ничего не изменилось. Во всяком случае, для меня.

Я сфотографировал картину цифровой камерой и «прицепил»фотографию к электронному письму. Письмо это положило начало приведённой нижепереписке. Все письма я распечатал и сложил в папку:

EFreel9 to KamenDoc

10:14

9 декабря

Кеймен, я говорил Вам, что снова рисую картины. Это Вашавина, поэтому самое меньшее, что Вы можете сделать — открыть прикреплённый файли сказать, что Вы думаете по этому поводу. Вид из моего окна. Щадить моичувства незачем.

Эдгар

KamenDoc to EFreel9

12:09

9 декабря

Эдгар, я думаю, Вы продвинулись в правильном направлении.СИЛЬНО ПРОДВИНУЛИСЬ.

Кеймен

P.S. По правде говоря, картина удивительная. Словнонеизвестный Дали. Вы определённо что-то нашли. И сколь велико это что-то?

EFreel9 to KamenDoc

13:13

9 декабря

Не знаю. Может, и велико.

Э. Ф.

KamenDoc to EFreel9

13:22

9 декабря

Тогда ОТКАПЫВАЙТЕ!

Кеймен

Два дня спустя, когда Джек приехал, чтобы спросить, неотвезти ли меня куда, я ответил, что хочу поехать в книжный магазин и купитькнигу о творчестве Салмана Дали.

Джек рассмеялся.

— Я думаю, вы говорите о Сальвадоре Дали. Если только речьне о том парне, который попал в беду из-за своей книги. Не могу вспомнитьназвание.

— «Сатанинские стихи»,[29] — без запинки ответил я. Память,она такое выкидывает, не правда ли?

Когда я вернулся с богато иллюстрированной книгой (онаобошлась мне в невероятные сто девятнадцать долларов, даже с дисконтной картойсети книжных магазинов «Барнс-и-Нобл»; к счастью, после развода у меня осталосьнесколько миллионов), на автоответчике мигала надпись: «Получено сообщение».Звонила Илзе, и её сообщение показалось загадочным только при первомпрослушивании.

«Мама собирается тебе позвонить, — услышал я. — Я сделалавсё, что могла, папуля, напомнила обо всех случаях, когда шла ей навстречу, ещёупрашивала, как могла, и буквально умоляла Лин, так что скажи „да“, хорошо?Скажи „да“. Ради меня».

Я сел, принялся за «Тейбл ток пай», о котором чуть раньшемечтал, но теперь совсем уже и не хотел, затем полистал мою дорогуюиллюстрированную книгу и подумал (уверен, оригинальностью моя мысль неотличалась): «Что ж, привет, Дали». Не все картины произвели на менявпечатление. Во многих случаях я сделал вывод, что смотрю на работуталантливого прохвоста, который просто проводил время в своё удовольствие.Однако некоторые репродукции зацепили меня за живое, а несколько — испугали,совсем как моя установленная на горизонт раковина. Тигры, плывущие надоткинувшейся назад обнажённой женщиной. Летящая роза. Одна картина, «Лебеди,отражённые в слонах», показалась такой странной, что я едва смог заставить себяпосмотреть на неё… но мой взгляд продолжал к ней возвращаться.

Чем я на самом деле занимался, так это ждал телефонногозвонка от моей почти-бывшей-жены, приглашения вернуться в Сент-Пол на Рождествои встретить праздник с ней и девочками. В конце концов телефон зазвонил, икогда она сказала: «Я обращаюсь к тебе с этим приглашением, хотя иду противсвоей воли», — я едва подавил желание отбить этот кручёный мяч ударом запределы поля: «А я принимаю его, хотя иду против своей воли». Ответил:«Понимаю». Потом спросил: «Как насчёт того, чтобы мне прилететь в канунРождества?» И когда она ответила: «Очень хорошо», — готовность к борьбе ушла изеё голоса. Спор о том, а не провести ли мне с семьёй побольше времени,закончился, даже не начавшись. И идея поездки домой сразу потеряла большуючасть своей привлекательности.