«ОТКАПЫВАЙТЕ», — написал Кеймен большими буквами. Яподозревал, что, уехав сейчас, я, наоборот, мог всё зарыть. Нет, на Дьюма-Ки ябы вернулся… но это не означало, что я вновь наткнусь на туже золотую жилу.Прогулки, картины. Одно подпитывало другое. Я не знал, как именно, дай ненуждался в этом знании.

Но Илли. «Скажи „да“. Ради меня». Она знала, что я скажу«да», и не потому, что я всегда отдавал ей предпочтение (думаю, как раз это Линзнала). Просто она всегда довольствовалась столь малым и крайне редко о чём-топросила. И потом, слушая её сообщение, я вспомнил, как в тот день, когда дочеринавестили меня на озере Фален, Илли начала плакать, приникнув ко мне испрашивая, почему всё не может стать, как прежде. «Потому что так не бывает», —думаю, ответиля, но, возможно, пару дней мне казалось, что прежнее всё-такиможет вернуться… или некое подобие прежнего. Илзе было девятнадцать, вероятно,она переросла своё последнее детское Рождество, но, возможно, вполне заслужилаещё одно — с семьёй, в которой выросла. И Лин имела право на такое Рождество.Навыков выживания у неё было больше, но она вновь прилетала домой из Франции, ивот это кое о чём мне говорило.

Хорошо, решил я, поеду. Буду паинькой и, само собой, возьмус собой Ребу, на случай, если накатит приступ ярости. Они сходили на нет, но,разумеется, что на Дьюма-Ки могло вызывать ярость, за исключением моейзабывчивости или хромоты? Я позвонил в чартерную авиакомпанию, услугами которойпользовался пятнадцать лет, и заказал «Лирджет» на девять утра двадцатьчетвёртого декабря для перелёта из Сарасоты в международный аэропортМиннеаполиса-Сент-Пола. Я позвонил Джеку, и тот ответил, что с удовольствиемотвезёт меня в «Дол-фин-эвиэйшн» двадцать четвёртого и заберёт двадцатьвосьмого. А потом, когда я полностью закончил подготовку к отъезду, позвонилаПэм, чтобы сказать, что всё отменяется.

Отец Пэм, отставной военный моряк, в последний год двадцатогостолетия вместе с женой перебрался в Палм-Дезерт, штат Калифорния. Онипоселились в одном из огороженных стеной коттеджных посёлков, в котором жилаодна афроамериканская пара (для соблюдения политкорректности) и четырееврейские пары (из тех же соображений). Дети и вегетарианцы на территорию недопускались. Жителям полагалось голосовать за республиканцев и заводитьмаленьких собачек с ошейниками, украшенными стразами, с глупыми глазками и скличками, которые оканчивались на букву «и». Тэффи? Отлично! Кэсси? Ещё лучше!Рифифи? Полный блеск! У отца Пэм обнаружили рак прямой кишки. Меня это неудивило. Соберите вместе столько белых говнюков, и вы увидите, что это заразнаяболезнь.

Ничего этого я жене не сказал. Она начала разговор спокойно,а потом расплакалась.

— Ему назначили химиотерапию, но мама говорит, это можетозначать, что уже появились мекас… месасс… ох, не могу вспомнить это грёбаноеслово, говорю совсем как ты! — А потом, всё ещё всхлипывая, но шокированным исмиренным голосом добавила: — Извини, Эдди, как я могла!

— Ничего страшного, — ответил я. — Ты хотела сказать, что унего появились метастазы.

— Да, спасибо. В любом случае этим вечером ему сделаютоперацию по удалению основной опухоли. — Она вновь заплакала. — Не могуповерить, что такое происходит с моим отцом.

— Ну что ты так разволновалась. Нынче они творят чудеса. Ятому живой пример.

Толи она не считала меня чудом, то ли не хотела этообсуждать.

— В любом случае Рождество здесь отменяется.

— Разумеется.

А по правде? Я обрадовался. Чертовски обрадовался.

— Я вылетаю в Палм завтра. Илзе приедет в пятницу. Мелинда —двадцатого. Полагаю… учитывая, что с моим отцом ты не особо ладил…

Она ещё мягко выразилась, если вспомнить, что однажды мы стестем едва не подрались после того, как он назвал демократов «дерьмократами».

— Если ты думаешь, что у меня нет желания присоединяться ктебе и девочкам на Рождество в Палм-Дезерт, то ты права.

С деньгами у тебя всё в порядке, и, надеюсь, твои родителипоймут, что я имею к этому кое-какое отношение…

— Не думаю, что сейчас самое время заводить речь о твоейгрёбаной чековой книжке!

Ярость вернулась, мгновенно. Выскочила, как чёрт из вонючейтабакерки. Мне хотелось сказать: «А пошла ты на хер, крикливая сука!» Но япромолчал. В какой-то степени и потому, что мог произнести «крикливая сумка»или «красивая утка». Подсознательно я это понимал.

Но сдержался едва-едва.

— Эдди? — Это прозвучало резко, с готовностью ввязаться вдраку, если будет на то моё желание.

— Я не заводил речь о моей чековой книжке, — сказал я,внимательно прислушиваясь к каждому слову. Вроде бы слова правильные, и каждое— в положенном месте. Сразу стало легче. — Я лишь говорю, что моё лицо укровати твоего отца не ускорит его выздоровления. — От злости (или ярости) яедва не добавил, что не хотел бы видеть и его лицо у своей кровати. Вновь словаудалось сдержать, но меня уже прошиб пот.

— Хорошо. С этим понятно. А что ты будешь делать наРождество?

«Рисовать закат, — подумал я. — Может, сумею перенести егона бумагу».

— Меня, возможно, пригласят разделить рождественский обед сДжеком Кантори и его семьёй, если, разумеется, я буду хорошо себя вести, —слукавил я. — Джек — молодой парень, который работает у меня.

— Голос у тебя лучше. Крепче. Ты по-прежнему забываешьслова?

— Не знаю. Не могу вспомнить.

— Это очень смешно.

— Смех — лучшее лекарство. Я читал об этом в «Ридерсдайджест».

— А как твоя рука? Фантомные ощущения остаются?

— Нет, — солгал я. — Полностью исчезли.

— Хорошо. Отлично. — Пауза, а потом: — Эдди?

— По-прежнему на связи, — ответил я. С тёмно-краснымиполукружьями на ладонях, от крепко сжатых в кулаки пальцев.

Последовала долгая пауза. Телефонные линии больше не шипели,и в них ничего не щёлкало, как во времена моего детства, но я слышал, кактихонько вздыхают разделявшие нас мили. Точно так же вздыхал Залив, когда океанотступал от берега. Потом раздался её голос:

— Жаль, что всё так получилось.

— Мне тоже, — ответил я, а после того, как она положилатрубку, взял одну из моих самых больших раковин и едва не запустил ею в экрантелевизора. Вместо этого прохромал через комнату, открыл дверь и швырнулраковину через пустынную дорогу. К Пэм ненависти я не испытывал (точно неиспытывал), но что-то определённо ненавидел. Может, прошлую жизнь.