– По мне, так ничего мне не кажется: действительно ничего не изменилось. Я вступил в музыкальную группу, купил дом в Австрии, сам сделал в нем ремонт. Мы гастролируем по всей Европе с концертами, – принялся бравировать Максим, – через два месяца выезжаем в Берлин. Ух, до чего ж устал я от этих перемен, а ты говоришь, что все неизменно.

Злость. Я почувствовала, что вот-вот у меня сорвет крышу, как это иногда бывает. Что сейчас опять эмоции станут сильнее меня, что я опять начну рыдать и тратить силы на демонстрацию их человеку, который давно ничего для меня не значит. Я только собралась вступить в спор и начать доказывать Максиму, что у меня много перемен, я даже собиралась их перечислить, но вдруг подумала: что я скажу? Я убила человека, сначала случайно, в целях самообороны, а далее убивала осознанно, с целью закрепления навыка. Только вот смелой я не стала. Даже имя себе выбрала, значение которого интерпретируется как «смелая». И, ругая себя, я проявила эту самую смелость. Вместо того чтобы отпускать себя на волну эмоций и полностью отключить разум, я сделала все наоборот и произнесла:

– Я горжусь тобой и по-прежнему люблю тебя. Кстати, хочешь выпить чаю?

– Да. Очень хочу увидеть тебя, – повторил Максим.

– Хорошо. Приходи ко мне домой, но обязательно прихвати с собой…

– Я понял, выезжаю. У меня всегда с собой, – музыкант понял намек.

Уже через два часа мы с так называемым другом детства курим, пьем чай, залипаем на смешные видеоролики из Интернета на экране домашнего кинотеатра и весело разговариваем. Про Берлин, про рок-музыку и концерты. Снова он показывает мне, как выступают его друзья-музыканты, но мне это не так интересно, как его выступления. В квартире так дымно, что изображения на экране видны как будто через туман и не имеют четких очертаний.

– А как твоя система обучения? – как бы невзначай поинтересовалась я. – Ты же, помню, хотел организовать музыкальную школу по новому методу, твоему, авторскому. Помню, как ты шел в библиотеку, чтобы писать какую-то научную работу. Работа цела?

– Понимаешь… – замялся он. – Я действительно променял исследовательскую деятельность на искусство и создал свою эту… ну, музыкальную группу. Пусть знают нас не все, прибыли большой это не приносит, но хотя бы нашел дело, которым могу заниматься всю жизнь. А эта наука и методика – слишком долгий путь.

– Долгий путь? – переспросила я. Мое сознание было несколько помутненным, слова казались мягкими и тягучими.

– Да. Я и так всю жизнь в музыке, еще лет семь я бы потратил на переподготовку в области педагогики, потом понес бы огромные расходы на защиту диссертации, да и писать ее – дело небыстрое.

– Экономишь время, – сделала я вывод.

Максим Александрович согласился и добавил, что деньги тоже.

– А почему ты пригласил меня именно в библиотеку?

– Ну, я вспомнил, что ходил туда часто. Ты должна знать, – сказал он с сожалением, – что мне просто нравится находиться в любой более-менее приличной библиотеке. Я часто вспоминаю своего профессора Эдгара. Никто не знает, где он сейчас.

– Какого профессора? Я ничего о нем не знаю.

Хотя в памяти промелькнуло что-то.

– У каждого человека есть история, которую он обычно не рассказывает. Я расскажу, ведь это информация для избранных. – Максим замолчал и уставился в потолок.

– Ну? – растормошила его я. – Раз начал, так продолжай.

– Ты думаешь, почему я исследование не завершил? Потому что мне лень было? Нет, в этом виноват Эдгар, все претензии к нему. В университете, где я брал спецкурс, был такой преподаватель по имени Эдгар Шильдер.

– Так, погоди, – перебила я, не успевая за его ходом мыслей, – какой такой Эдгар? – В моей голове промелькнуло нечеткое воспоминание об Эдгаре, дежавю, будто бы когда-то, еще в школе, он уже говорил что-то о человеке с таким именем.

– Его лекции мне были не особо полезны, я слушал их из удовольствия и даже подумывал о том, чтобы перевестись в другое учебное заведение, где трудился этот Эдгар, – продолжил Максим, – и когда уже все документы были подготовлены, этот профессор Шильдер вдруг пропадает без вести. Предполагали тогда, что это было самоубийство, но это только гипотеза, доказательств нет. В тот же день, когда профессор пропал, из университета украли новое дорогостоящее оборудование, необходимое для производства каких-то синтетических препаратов. Медики собирались проводить эксперимент, результаты которого должны были быть опубликованы в форме доклада на научной конференции.

И вот тогда началась череда неприятностей не только у меня, но и у всех университетов в нашем округе; с того дня я отозвал все документы. Вроде и там учиться не хочу, и в другом месте ловить нечего, ведь Эдгара больше нет. Да и общались мы с ним хорошо, как товарищи, вот я и загрустил. Решил бросить все, места себе найти не мог. Проводил много времени в библиотеке, где бесцельно бродил по читальному залу туда и обратно. Однажды я остановился около полки и взял какую-то книгу наугад, и тут к моему плечу кто-то прикоснулся. Разумеется, я до смерти напугался, потому что знал, что больше в зале никого не было. Оглядываюсь, а там мертвенно-бледное лицо Эдгара. Но это действительно был не кто иной, как Эдгар. Книга упала у меня из рук. Эдгар стоял неподвижно, держа руку на моем плече, и глядел на меня строгим и проницательным взглядом. Но я отказывался в это верить. Как только я прикоснулся к Эдгару, он исчез, лопнул, как мыльный пузырь. Стало быть, и не было там Эдгара?

Я человек-материалист и в такую чертовщину не верю. Я сделал вывод, что болен, что у меня галлюцинации и что меня уже прет без ничего. С одной стороны – круто, а с другой – ну что в этом прекрасного, видимо, окончательно крыша поехала. Пошел по врачам, естественно, частным, правда платить пришлось гораздо больше: я же не хотел, чтобы меня спалили и слили куда-нибудь информацию обо мне, все-таки я известный музыкант. Так вот, врач назначил мне серьезное лечение с последующей адаптацией, пообещал строгую конфиденциальность.

Лечился я полгода, пока не понял, что меня обманули. Как оказалось, врач и клиника – известные мошенники, ничем они мне не помогали, а просто разводили на деньги. С этим осознанием у меня изменилось все, будто жизнь на сто восемьдесят градусов перевернулась. А потом опять он, Эдгар. Вернулся. Живой. Я так и предполагал, что он жив, и никакие это не галлюцинации. Жалко только, что столько денег потратил на якобы лечение.

Максим закончил свое повествование и направился к холодильнику. Налил из бутылки два стакана минеральной воды, добавил в каждый стакан по четыре кубика льда.

– Максим, можно тебя попросить?

– Смотря о чем, – сказал он.

– Пожалуйста, больше никаких библиотек! Даже не поднимай со мной эту тему.

– Ого, – удивился он, – это тебя так история с профессором впечатлила? – спросил музыкант, выпуская тонкую струйку дыма.

Я кивнула, что означало уверенное и однозначное «да».